— Это шутка. Вы что, черного юмора не понимаете?
Я ничего не ответил, и он посмотрел мне прямо в глаза:
— Надеюсь, вы не считаете, что я имею хоть малейшее отношение к тому, что приключилось со Стивеном?
Я так и не стал отвечать ему. Весь остаток пути до Вудлэнд-Хиллз он дулся на меня.
Зайдя в дешевый ресторанчик на бульваре Вентура, я заказал не вполне обычное для завтрака блюдо — бифштекс. Затем я взял со стоянки свою машину и поехал вверх по склону, туда, где жили Себастьяны.
Была суббота, поэтому даже в такую рань на лужайках для игры в гольф тут и там уже собрались игроки. Не доезжая до дома Себастьянов, я обратил внимание на почтовый ящик у соседнего дома с фамилией «Генслер». И постучал в дверь.
Мне открыл светловолосый мужчина лет сорока. Его взгляд, встревоженный и чего-то опасающийся, еще сильнее оттенялся голубыми навыкате глазами и почти полным отсутствием бровей.
Я сказал, кто я, и спросил, могу ли видеть Хэйди.
— Дочери нет дома.
— Когда она вернется?
— Точно не скажу. Я отправил ее в город к родственникам.
— Вам не следовало этого делать, мистер Генслер. Люди из отдела по работе с трудными подростками наверняка захотят побеседовать с нею.
— Не понимаю, зачем.
— Она — свидетель.
Лицо и даже шея у него побагровели.
— Никакой она не свидетель. Хэйди — порядочная чистая девочка. С дочерью Себастьянов она знакома только потому, что мы случайно живем на одной улице.
— Быть свидетелем — не позорно, — сказал я. — Или даже знать, что кто-то попал в беду.
Вместо ответа Генслер резко захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Я проехал вверх, к дому Себастьянов, полагая, что Хэйди, должно быть, сказала отцу что-то такое, что перепугало его.
Перед домом стоял «лендровер» доктора Джеффри. Когда Бернис Себастьян впустила меня, по ее лицу я понял, что случилось еще какое-то несчастье. Ее лицо осунулось настолько, что скулы, и без того обтянутые кожей, обозначились еще резче, а запавшие глаза метались, словно два тусклых огонька, мерцающие в темноте.
— Что стряслось?
— Сэнди покушалась на самоубийство. Спрятала одно лезвие отца в своей собаке.
— В собаке?
— В своем плюшевом спаниеле. Бритву, наверное, взяла, когда была в ванной. Пыталась вскрыть вены на запястье. Хорошо, что я стояла и слушала за дверью. Услышала, как она вскрикнула, и успела остановить ее, пока она не разрезала себе руку слишком глубоко.
— Она сказала, почему сделала это?
— Сказала, что не имеет права жить, что она — ужасный человек.
