Фергюсон взял ее, несколько секунд пристально рассматривал и прижал к груди. Его словно свела судорога, некрасивое лицо стало почти уродливым. Казалось, он рыдает — беззвучно и без слез.
— Бедняга, — сказал Падилья, подошел к арке и остановился, чтобы не вторгаться в чужое горе.
Я был менее деликатен и прошел через арку.
— Фергюсон, звонили о вашей жене?
Он кивнул.
— Ее нет в живых?
— Они говорят, что она жива. Не знаю.
— Они?
— Ее похитители. Холли увезли.
— Похитили?
— Да. Они требуют двести тысяч долларов. Падилья у меня за спиной присвистнул.
— Они вам уже звонили?
— Да. Но меня не было дома. Я весь день сюда почти не заглядывал.
— Этот звонок — ваш первый контакт с ними?
— Да.
— Почему вы сразу не сказали? Нам, возможно, удалось бы установить, откуда они звонили.
— В этом направлении я ничего делать не хочу. И вам с Падильей ничего объяснять не хотел. Очень жалею, что проговорился.
— Один вы не справитесь.
— Почему? Деньги у меня есть. Пусть забирают, лишь бы вернули мне Холли.
— У вас есть двести тысяч наличными?
— Даже больше. Я перевел их в местное отделение Американского банка, потому что думал купить тут участок. И могу получить их утром, как только банк откроется.
— Когда и где вы должны отдать деньги?
— Он сказал, чтобы я ждал дальнейших инструкций.
— Вы узнали голос?
— Нет.
— Значит, это был не Ларри Гейнс?
— Нет, не Гейнс. А и будь он, какая разница? Она у них. Я готов ее выкупить.
— Возможно, все не так просто. Мне очень неприятно говорить это, полковник, но что, если вас дурачат? Какой-нибудь мелкий мошенник узнал, что ваша жена пропала, и пытается нагреть руки.
— Об этом я не подумал. — На его лицо легла черная тень сомнения, но он тут же ее прогнал. — Исключено. Но если и нет, то меня такой риск не остановит.
Он все еще прижимал к груди фотографию. Протер рукавом стекло, а потом повернул к свету, благоговейно ее созерцая. На снимке была блондинка лет двадцати пяти.
Фергюсон бережно поставил фотографию на место, словно икону, точное положение которой на рояле могло решить судьбу его жены. Я посмотрел внимательнее и вспомнил, что видел это лицо на киноафишах и в газетах.
Стандартно безупречное в канонах киноремесла, оно в то же время сохраняло индивидуальность. Это лицо знавало разные беды и улыбалось им. Улыбка казалась чуть-чуть слишком дерзкой для душевного спокойствия, глаза — чуть-чуть слишком знающими. Холли Мэй могла увлекать, но жизнь с ней не обещала быть легкой.
— Хорошая фотография, — сказал Падилья у меня за плечом. — Вы ее когда-нибудь видели?
