Ее восторг отдавал тоскливым злорадством. Она, казалось, хотела извлечь как можно больше из счастливой новости, прежде чем, по обыкновению, новость эта окажется вовсе не счастливой.
— Могу ли я узнать, что вас привело сюда? — вдруг осведомилась она по всем правилам хорошего тона, словно ответ на столь светский вопрос не мог не оказаться приятным. — Вы же говорите, что устроилась она хорошо и драгоценности эти некраденые. Так адвокат тут для чего?
— Это долгая история. (Не такая уж долгая, но мне надоело стоять в дверях, и я хотел посмотреть, в каких условиях росла Холли Мэй.) Вы не разрешите мне войти?
— Войдите, пожалуй. Правда, беспорядок тут. Никак не успеваю с уборкой. Весь день в лавке. Вечером только и убираюсь.
Она попятилась, снимая передник, как будто в результате должна была преобразиться она сама или комната. А комната в этом решительно нуждалась. Розовый фанерный ящик, заставленный дешевой мебелью и замусоренный осадками невеселой жизни — смятые газеты, пепельницы, извергающие окурки, немытые стаканы. Центром комнаты был телевизор. На нем стояла фарфоровая лампа в виде фигуры нагой женщины. Сквозь дырку в жалюзи, точно красный подмигивающий глаз, заглядывала неоновая вывеска бара напротив.
— Присядьте. — Она сняла с кресла охапку грязного белья и пошла с ним вон из комнаты, но по дороге остановилась возле телевизора и передником стерла пыль с фарфоровой женщины. Какие мечты о красоте и свободе воплощали для нее фарфоровые груди с алыми кончиками?
Кресло охнуло под моим весом и попыталось ужалить меня остриями пружин. В соседней комнате послышался звук льющейся воды, потом позвякивание бутылки. Миссис Дотери вернулась с двумя стаканами, до краев полными бурой жидкости.
— По такому случаю надо выпить. Ничего, что кола? Крепким я не угощаю, если могу. И всегда так. Дети ведь росли, и надо было кому-то подавать им хороший пример, раз уж Дотери не подавал. Ну, хоть у одной жизнь заладилась, чего не про всякую семью скажешь.
Она протянула мне стакан. Я почувствовал, что она оттягивает неизбежную минуту, когда счастливая новость обернется скверной. И подыграл ей:
— Сколько у вас детей? Она прикинула.
— Всего пятеро, а живых четверо. То есть надеюсь, что они живы. — И принялась загибать пальцы. — Хильда, Джун, Фрэнк, Рене и Джек. Фрэнк был третьим с обоих концов, тот, что разбился на машине. Хильда Фрэнка любила ну до того сильно, как ненавидела Джун — как старшая следующую, понимаете? На той неделе она чуть с ума не сошла, когда я ей сказала, что Фрэнк разбился. И ведь за рулем-то не он сидел. Я ей сказала: вот что бывает, когда девушка бросает свою семью, как она бросила. Хочешь вернуться, ан их уже никого и нет. Так вот и со мной и моей семьей было, когда я... когда я вышла за Дотери и мы переехали жить в Калифорнию. — Она продолжала, не меняя тона: — И хорошенькую жизнь он мне устроил со своими кроликами-шиншиллами, пышечными да магазинами новинок. А сам все время лакал спиртное.
