Катерина ушла глубокой ночью. Сонников тихо трезвел, сидя в кресле и глядя, как Танька собирает со стола посуду.
– Может быть, мне уйти? – на всякий случай осведомился он.
– Жена заждалась?
– Я разведен.
Танька вздохнула и подсела на подлокотник.
Наутро она Сонникова не отпустила, желая непременно покормить завтраком. Он сидел на кухне, следя за ее передвижениями между мойкой, плитой и столом. Мелькали острые локотки, короткий халат распахивался, открывая коленки.
– Таня, – он отодвинулся, пропуская ее к буфету, – ты почему живешь одна?
– Замуж не берут, – она улыбнулась, – а мама уехала. К первой своей любви. Или любови. Как правильно, ты не знаешь?
Сонников вытянул ногу, задев под столом батарею пустых бутылок.
– Тебе нравится так жить? Прячешься от кого-то… Танька поглядела с неудовольствием.
– Можно, это останется моим делом? Ты лучше вот что… Меня сегодня на день рождения ждут. Пойдем со мной, а?
Соня пожал плечами.
– Пойдем, там люди хорошие будут. – Она потянулась к нему, но как-то на полпути передумала и, завершая намеченное движение, взяла со стола совершенно ненужную ей солонку. – Ты последи пока за мясом, я скоро.
И убежала в ванную. «Как жена», – подумал Сонников. К нему подошел Додик и положил на колено голову, глядя в глаза.
– Давид Соломонович, – погладил его Сонников, – может, хоть ты мне ответишь, что я делаю в вашем доме?
Ньюф неуверенно махнул хвостом.
– Я тоже не знаю. Может быть, мне уйти?
Пес молчал. В ванной шумела вода. Танька плескалась под душем и пела. Голос высокий и чуть сиплый – много курила накануне. Сонников обулся, накинул плащ. Постоял немного в прихожей, вернулся, аккуратно убавил газ под кастрюлькой. Додик просился на улицу.
– Сиди дома, – шепнул ему Соня и тихо закрыл за собой дверь.
Выйдя из ванной, Танька сразу заметила, что Сониного плаща нет. Она прошла на кухню, добавила газу. Пес преданно смотрел на нее – все видящий, безнадежно молчащий Додик. Танька высушила волосы, обстоятельно накрасилась. Потом подошла к окну.
Стекла с зимы были грязные, отвратительно мутные, плохо пропускали свет. Танька отцепила пыльные шторы, они рухнули на пол траурными комьями. Налила в таз воды, взяла тряпку.
Быстро и весело она перетерла немногочисленную мебель, разобрала многочисленные рисунки, картонки, холстики, без сожаления выбрасывая все, что хранилось годами. Зазвонил телефон – она отключила его. Ширма была изгнана в кладовку, сняты со стены пятнистые картинки – жалкое подражание кому-то, кого и вспомнить было нельзя. Покончив с этим, снова подошла к окну, распахнула створки.
