– Олег, – Юля глядела на него почти с ужасом, – зачем выбирать-то? Ведь есть и любимая, и любящая, ведь так все просто… Ведь не повторится такое уже, Олежек, милый…
Потом он был пьян и кричал, что боится ее, что она найдет себе крутого, при галстуке. Этот предполагаемый галстук злил его больше всего. Она его бросит, а жена, безмозглая курица, всю жизнь будет в рот ему глядеть, любить и жалеть будет. Он кричал, Юля плакала и кричала тоже, сама не понимая – что она кричит и для чего. Димка проснулся, вышел из своей комнаты и долго молча на них смотрел.
– Что случилось?
– Ничего особенного. – Юля стирала с лица остатки размазанной туши. – Олег уезжает, только и всего.
– Надолго? – поинтересовался сын, и ее кольнула враждебность, с которой прозвучал голос. Димка обожал Олега, они могли часами возиться с конструктором, смотреть автогонки и футбол, драться диванными подушками. Рекламные картинки из счастливой семейной жизни.
– Ты понимаешь, какое дело… – начал Олег, но Юля прервала его:
– Навсегда.
Была еще безумная надежда, что Димка расплачется, кинется Олегу на шею, и тот не сможет, не посмеет их бросить. Ведь любит же он их, ведь когда Димка болел – звонил среди ночи, спрашивал придушенным шепотом, не привезти ли чего из лекарств. Ведь ходил же разбираться к соседу, наоравшему на ребенка за какие-то окурки в подъезде. А ребенку девять только, розовый, большеглазый, спит до сих пор с плюшевым зайцем, какие, к черту, окурки… А ты ему кто, вообще? – защищался сосед. Отец я ему. Ведь было же все это, было…
– Навсегда? – переспросил Димка спокойно.
Олег молчал. Юля хлюпала носом в углу дивана. Димка подошел, присел на корточки, заглядывая ей в лицо.
– Ты не плачь. Тоже мне, есть о чем плакать… Ну и пусть, мы и без него обойдемся. Ну чего ты сидишь? – заорал он вдруг истеричным, дурным голосом, так что задергалось все лицо. – Проваливай! Она каждый день из-за тебя плачет, проваливай! Уходи, уходи! Мама, ну что ты молчишь, пусть он уходит, скажи ты ему!..
Он кричал и размахивал руками, сжатыми в кулаки – сколько в них было ненависти! – и топал ногой – босой, на холодном линолеуме. Мокрое, красное, невозможное лицо у сына.
Юля не слышала, как ушел Олег. Она укачивала Димку, такого уже тяжелого, рослого, взъерошенного, некрасивого от слез. Испуганно совала ему стаканчик с валерьянкой, его зубы стучали о стеклянный край. Он долго еще всхлипывал – так горько, как могут только дети, и все шептал что-то обессиленно, беззвучно и яростно.
