— Только приключения на свою задницу.
…Вронский, возвратившись в Управление, тут же позвонил главному прокурору и попросил того о встрече. Когда она состоялась, он изложил факты, и озадачил прокурора тем, чтобы УФСБ и РУБОП выделили в его распоряжение оперативников.
— Сколько тебе нужно, столько и получишь, — заверил Вронского прокурор.
— Не менее сорока человек…
— Ну это ты, парень, несколько загнул. Что они будут делать — сидеть у тебя в приемной?
— Они будут у меня пахать, рыть носом землю… Дайте мне сто сорок человек и я всех озадачу. Слишком велик риск грандиозного теракта.
— Да на тебя уже работают все силовые структуры области…
— А толку?
— А это, извини, зависит от тебя. С чего начнешь?
— Уже начал. Если отыщем человека в черной бейсболке с велосипедом, считай, полдела уже сделано. Через него выйдем на других. Исполнителей.
— А почему ты думаешь, что этот парень с велосипедом не относится к числу исполнителей?
— Потому что он на велосипеде и курит «Приму»… Он — звонарь, второстепенная шестерня и не более того. Возможно, оказывает кому-то мелкие услуги. Во всяком случае, это статист, но из таких, которые могут пойти на все… И потому мы его заловим.
— Как бы я хотел, Володя, быть таким же уверенным в себе, как ты, а то меня совсем сомнения заели. То ли завод взорвут, то ли резиденцию губернатора…
— Губернатор им не нужен. Террористы тоже умеют считать и они большие прагматики.
— Ну что ж, — сказал главный прокурор, — раз ты все о них знаешь, иди, разыскивай. Ни пуха тебе ни пера…
11. Волгоград. Следователь Вронский выходит на след.
Михайло позвал сидящего на крыльце и лузгающего семечки Сергея. Они пошли в сарай, где под копной сена лежали мешки, пузатые словно откормленные поросята.
— Бери за углы, — сказал Сивко, — и не роняй.
Когда все четыре мешка оказались в избе, Сивко велел напарнику сходить погулять.
— Далеко не ходи, скоро понадобишься.
— Тогда дай на пару затяжек, а то скучно просто так шляться по улице.
Михайло достал кожаный кисет и отсыпал Сергею в ладонь горсточку растертой анаши.
— Не жмись, хохол, говна жалко?
— Тебя, придурка, жалко. И так чуть маслы передвигаешь.
— Да это у меня такая походка, дед так ходил.
— А моего деда твои москали забротали и в НКВД поставили к стенке. И еще трех его братьев и невестку.
— И теперь ты мстишь за них?
— Я нахожусь на войне и потому никому не мщу. Иди на улицу, здесь курить нельзя.
Сергей вышел и отправился в сад. По ходу сорвал несколько переспевших груш и, войдя под шатер смоковницы, улегся под ней. Ему было хорошо. Даже очень хорошо. Курил, наркота начинала щекотать душу, а он, уставившись в небо, на котором кроме синевы ничего больше не было, взирал в ее непроницаемую бездонность. И рисовались ему быстро и хаотично сменяющиеся картины, которые необъяснимо ласково щекотали все его нутро. То, что делает Михайло, его как-то не волновало, хотя и дураку было понятно, что тот готовится сотворить. Но ему было все равно, ибо жизнь в данном виде и образе, которая предстала перед ним, меньше всего вызывала в нем сочувствия. И люди, которые жили сами по себе, обходясь без него, были для него не более, как некие механические абстрактные предметы.
