— Зала Раффина Дюжена? — повторил я.
Леди Флора подняла глаза к небу.
— Видите, Реджинальд, господин Жерар — человек благоразумный. Спросите его, что он думает о ваших чудачествах. Давать комнатам такие имена... Это так нелепо!
Юноша очаровательно покраснел.
— Господин Жерар, я уверен, согласится со мной, мама, что никогда не будет у нас достаточно случаев выразить наше уважение людям бескорыстным, отдающим свои силы на то, чтобы вести человечество к лучшему.
— Все это было бы очень мило, — сказала леди Флора, — если бы он вдобавок еще знал, с какой ноги начинать танец. А то... Теперь уж я прошу вас быть судьей. Галерея, через которую вы шли сюда, первоначально называлась Гендерсоновской, будуар, в котором мы ведем свой диспут, назывался будуаром Альбера Тома, а моя комната, в довершение всего, называлась комнатой Вандервельде. Но вот началась война, и пришлось все переименовать. Сейчас галерея называется уже галереей Компер-Мореля, будуар — будуаром Марка Сангнье и моя комната, не угодно ли, — комнатой Кропоткина!
— Но не мог же я, мама, — сказал Реджинальд с холодным достоинством, — оставить этим комнатам имена людей, которые предали свои идеалы, и в братоубийственной борьбе стали действовать заодно с буржуазными правительствами.
— Разумеется, — прошептал я.
— Заметьте, — сказала леди Флора примирительно, — что Реджинальд — очень хороший сын, и я слишком его люблю, чтобы мешать ему делать то, что доставляет ему удовольствие. Но все-таки, согласитесь, эти постоянные изменения очень неприятны для хозяйки дома. Прислуга путается, и когда у нас на вилле гости, она приносит утренний завтрак для комнаты Андре Лебея в комнату Горького. Это несносно! И потому я потребовала от Реджинальда, чтобы впредь он давал нашим комнатам лишь имена революционеров уже покойных. На их-то счет можно быть спокойными, они уж не отрекутся от своих идеалов, чтобы сделаться министрами в буржуазных кабинетах.
Антиопа не принимала участия в этом споре. Стоя у окна, она барабанила пальцами по стеклу, за которым сад постепенно тонул в вечерней мгле.
Лорд Реджинальд подкрался к ней и вдруг схватил за руки.
— Ну, так как же, прекрасная заговорщица, по-прежнему — 24 апреля?
— Что? — спросила она.
— Да осуществится пророчество Донегаля! Не правда ли, в этот день должны вы опрокинуть нас в море?
— Да, — сказала она каким-то чужим голосом.
— Да? Слышите, господин Жерар? — сказал Реджинальд, которого, по-видимому, задело равнодушие Антиопы.
