Мы подошли к крыльцу виллы.
— Завидую вам, господин Жерар, — сказала Антиопа, — вы сейчас все это увидите в первый раз. Ничего нет прекраснее виллы Клэйр. Каким угрюмым, каким мрачным покажется вам наш Кендалль, когда вы туда вернетесь... Нет, нет, не возражайте. Сначала посмотрите. И знаете, — сказала она, сильнее опираясь на руку Реджинальда, — все это устроил, все подобрал, все расположил вот этот мальчик... Потому что у него так же много вкуса, как и красоты.
— Антиопа, дорогая Антиопа, — пробормотал юноша с очаровательно смущенной улыбкой, — перестаньте! Какая вы несносная.
— Нет, нет, я говорю правду. Так же много вкуса, как и красоты. Только вот у него гадкие политические идеи. Кто бы поверил, глядя на этого изящного и хрупкого юношу! Он — анархист, революционер и уж не знаю кто еще. Когда я была маленькой, я думала, что революционеры — это люди, у которых шея повязана клетчатым платком и которые поют, стоя на столе, среди опорожненных бутылок, дерзкие песни. И все-таки Реджинальд революционер. Это опрокидывает все общепризнанные представления! Нечего щипать мне руку. Ну, поклянитесь, Реджинальд, что вы не революционер!
— Господи, Антиопа, какая вы смешная, — сказал, смеясь, юноша в куртке цвета персикового дерева. — А она, знаете, кто она? Она принадлежит к целой куче тайных обществ, имеющих целью прогнать англичан из Ирландии. Ее имя написано в одном пророчестве, которое делает из нее что-то вроде ирландской Жанны д’Арк. Нет, вот вы, Антиопа, поклянитесь, что я говорю неправду!
— Правду. Совершеннейшую правду, — сказала Антиопа. — В этот дом, куда иду я сейчас пить чай, — однажды, и уже скоро, очень скоро, войду я с пылающим факелом в руке. Но видите, господин Жерар, пока что мы все-таки друзья, добрые друзья.
Она потрепала юношу по щеке. Потом расхохоталась.
Было во всем этом что-то, что тяжело ложилось мне на душу. Эта манера держаться — казалась мне такой необычной, эта веселость — такой деланной. Угадала ли Антиопа мои впечатления? Вероятно; по крайней мере голос ее стал вдруг совсем другим, зазвучала в нем почти суровость, и она сказала:
— Довольно глупостей. Идемте. Неприлично больше заставлять ждать вашу маму.
***
В просторной галерее, куда мы, прежде всего, попали и где они проводили больше всего времени, — я совсем не заметил фамильных портретов. Я вполне одобрил такую скромность. Обилие изображений Соммервилей лишь подчеркивало бы незначительность линии Арбеклей.
