Помолчав минуту, он повторил:
— Все, все умрут... И за что? За что?
Я едва расслышал этот странный вопрос. В эти мгновения я жил в мире противоречивых чувств. Одно из них проступило сильнее, оформилось. «В Париже всюду придумывают целую тучу смешных мер, чтобы сохранить в тайне передвижения войск. А вот иностранец, может быть — враг, имеет полную возможность из своего окна вести днем и ночью счет полкам, отправляемым к Вердену... Я был бы очень удивлен, если бы, например, на Майнцском вокзале...»
Первые же слова г-на Теранса дали подтверждение таким моим мыслям.
— Уже несколько дней, — сказал он, — я не отхожу от этого окна, даже ночью. Я видел, как прошли через этот вокзал все те, которых направляют туда, в бездну... Удивитесь ли вы, господин профессор, если я скажу вам, что в этом множестве синих шинелей я не мог заметить присутствия хотя бы одной куртки хаки.
Он повторил:
— Хотя бы одной куртки хаки.
В висках у меня, тревожно стучало. Что хотел он этим сказать? И каждый раз это странное обращение: «Господин профессор».
— Что вы хотите сказать? — прошептал я.
Он с любопытством поглядел на меня.
— Что хочу сказать? Ничего, господин профессор, ничего такого, чего бы вы уже не знали. Уже совсем темно. Тяжело будет сегодня вечером этим несчастным по грязи Мортома и возвышенности 304.
***
Молча вернулись мы к столу. Г-н Теранс повернул выключатель. Зажглось электричество.
Хозяин задернул тяжелые занавески перед окном, оставив его открытым. Было видно, что у него нет никакой охоты иметь дело с полицией.
— А Лабульбена все еще нет, — заметил я, чтобы сказать что-нибудь.
Г-н Теранс иронически улыбнулся.
— Надо думать, не так-то легко удалось ему получить вино, пришлось повозиться с милейшей привратницей в улице Нансути. Наверное. Потому что иначе он был бы уже здесь: машины фирмы Лабульбен — сейчас одни из самых лучших.
Он пошел в темный угол комнаты, стал рыться в груде бумаг.
Он вернулся с номером «Revue des deux Mondes», положил его на стол передо мною и показал пальцем на оглавление.
И одновременно с этим я услыхал его изменившийся голос, взволнованный и серьезный. Он проронил лишь одно слово:
— Благодарю.
Тотчас же еще острее почувствовал я все, что было тревожного и причудливого в моем положении. И все-таки я теперь понял. Это обращение: «Господин профессор...» В оглавлении журнала, протянутого мне господином Терансом, я прочитал:
«Ф. Жерар, профессор College de France: Героизм ирландских полков во Франции, в Дарданеллах и в Сербии».
