Себастьян вдруг почувствовал, что его одежда снизу начала подмокать, и вспомнил красивые, отливающие радужными бликами кубики льда, которыми Хуанита и Кармен обкладывали тело сеньоры Долорес вплоть до похорон. Конечно, Себастьян не смел подойти и потрогать эти кубики, но ему уже доводилось держать лед в руках — в ту зиму, когда однажды оставленная в ведре вода замерзла, и он прекрасно помнил, что тот на ощупь скользкий, холодный и мокрый.
Себастьян вздохнул, ухватился за острый каменный край гробницы и приподнялся. Ласково провел ладонью по телу сеньоры Долорес, нащупал ее маленький острый подбородок, впалую щеку, лоб, погладил аккуратно притянутые к маленькому, почти детскому черепу волосы, развернулся, взял ее за плечи поудобнее и потянул на себя…
Больше получаса ушло у Себастьяна на то, чтобы вытащить труп из гроба, и вот наконец мальчик вместе с телом сеньоры Долорес Эсперанса оказался снаружи. Стояла душная апрельская ночь.
***
Несмотря на поздний час, в доме Эсперанса не спали. Необычная для столь ранней весны жара и долгий утомительный обряд похорон изрядно обессилили всех, но это оказалось только началом. Почти сразу пришлось принимать специально приехавшего из Сарагосы нотариуса и заслушивать длинное, на два с половиной часа, последнее послание сеньоры Долорес Эсперанса, в котором детально расписывалось, кого и за что она любит и кому что следует передать после ее смерти.
Наследство, заключавшееся в маленьком земельном наделе в далекой Галисии да предметах личного обихода, никого из выросших и давно вставших на ноги детей особенно не интересовало. И теперь, когда все слова скорби, любви и уважения были сказаны, молитвы неоднократно прочитаны, а имущество покойной нашло своих новых владельцев, оказалось, что говорить им друг с другом просто не о чем.
Только глава семейства семидесятичетырехлетний сеньор Хуан Диего Эсперанса, казалось, этого не замечал. Он сидел во главе длинного, уставленного снедью дубового стола, хмуро глядя на приехавших на похороны двух сыновей и среднюю по возрасту дочь.
— Как идет твоя служба, Гарсиа? — повернулся он к старшему сыну.
— Через месяц — на Балеарские острова, — сухо ответил сорокатрехлетний офицер и промокнул салфеткой пышные рыжие усы.
— А как же Лусия и Пабло? — озабоченно спросил старик. — Так и останутся в Танжере? Или, может, пусть у меня поживут, пока ты не устроишься?
— Я еще не решил, папа. Но можно и так.
— Ладно, это мы с тобой еще обсудим, — кивнул старик и, несколько посуровев, развернулся к младшему. — А как твоя учеба в Военной академии, Сесил?
