Март | страница 17
– «Не хо-очу»!.. А гроши? Гроши-то иде? Тю-тю, а?
Кругом опять прыснули со смеху. Тут-то из-за стопок цветастых мисок, кувшинов и макитр, уложенных на возу, вывернулся загорелый бородач купеческого обличья, сверкнул улыбкой:
– Об чем спор, православные?
Горшечник поддернул портки.
– Да вот, ваше степенство…
Со смаком, с мстительным удовольствием изобразил он происшествие. Рассказывая, надеялся втайне на оптовую купецкую закупку своего неходкого товара. Бородач хмыкал, мужики и бабы отирали веселую слезу. Незадачливая толстуха все порывалась объяснить, что он значит, перелет-то журавлиный на самый покрова. Его степенство выслушал горшечника, сочувственно поцыкал языком, пошел себе далее.
Горшечник слинял, а торговка сызнова посыпала: ежели журавли летят до покрова – быть зиме ранней и жестокой, а ежели после покрова – стало быть, поздней и ласковой. Нынче ж сами, милые, видели, снялись журавушки на самый на праздник, какой же, мол, зимы-то теперича ждать?
Желябов приехал в Александровск, Екатеринославской губернии, с паспортом на имя купца Черемисова.
День был праздничный, городская управа заперта. Андрей, сняв квартирку, двинулся от делать нечего на торжище.
Любо ему было толкаться среди хуторян, казаков, щупать мешки, вдыхать крутой запашок дегтя и табака-дерунка, глазеть на цыганского медведя, которого, к удивлению, кликали не Михайлой Иванычем, а почему-то Серафимом. Медведь был старый, грустный; видать, давно заскучал он посреди мирской суеты.
На другой день «купец Черемисов» подал в управу прошение: он-де приехал в Александровск с целью устройства кожевенного заведения, а посему желает взять в аренду земельный участок.
Чиновничек смотрел так, будто маялся брюхом, но Андрей с ловкостью заправского взяточника всучил ему «серенькую», пятидесятирублевую ассигнацию, и тот, посветлев, заверил, что бумага не залежится в долгом ящике.
Времени у Андрея было в обрез. Глядишь, снег порошить начнет, а на снегу следы не скроешь. Снег же вот-вот: журавли на покрова – действительно примета известная.
Желябов нетерпеливо дожидался питерского гостя. Съездил в Харьков, привез медную трубу. И опять ждал питерского. А дни опадали быстро и тихо, как листья с клена, что рос под окном его квартирки.
Наконец Кибальчич приехал. То был человек лет двадцати пяти, с задумчивым блеклым лицом. Желябов знал Николая: сидели в Питере за решеткой. Но Андрей-то отделался семью месяцами, а Кибальчич тянул три года. И теперь, снова встретив Кибальчича, глядя, как он раскладывает на столе «гостинцы», Андрей подумал, что Николай из тех людей, которые проходят по жизни твердым шагом, но не топают.