Март | страница 130

Итак, оживлением и общественным развитием Киев поражал меня, но, с другой стороны, легко было заметить во всем этом движении партиозное дробление, отсутствие единства в деятельности и ближайших задачах, некоторую нетерпимость, что сильно уменьшало результаты деятельности отдельных лиц и всего движения.

Чутье говорило, что не здесь центр, источник всего русского движения, а серьезные планы и серьезные силы можно найти только в центре, где сосредоточиваются все данные опыта, где собираются все лучшие люди со всей русской земли.

В Киеве я оставаться не думал. Мои мечты улетели далеко на север, в Петербург. Но уже не храм науки манил меня. Его я не нашел там. Я шел в главный «стан погибающих за великое дело любви».

Дни были краткие, наступало рождество.

После Нового года дадут еще бумаги в надежде на «откровенные показания». А впрочем, разве он не откровенен в своем отчете народу русскому? Не для Никольских и добржинских эти листы, расчерченные тенью тюремной решетки.

Ба! Чуть не забыл: у жандармов правило – каждая страница должна скрепляться подписью. Но в имени ли суть? «Пусть нас забывают, лишь бы дело не заглохло…» Ты был прав, Валериан. «Лишь бы дело не заглохло…» Однако на сей раз можно и подчиниться жандармскому правилу. Прощайте, поручик Поливанов.

И он стал подписывать лист за листом: «Александр Михайлов»,

Роза приехала! Нынче сам бог велел закатить праздничный обед. Но тут выяснилось, что Роза дорогою истратилась начисто, а Жорж вчера отдал долг хозяйке пансиона.

Он развел руками:

– Вот тебе, бабушка, и домашние лары10…

Роза, однако, нашлась. Почти уподобившись древней римлянке с эрмитажной картины Рубенса, той самой Перо, что кормила грудью старика отца, приговоренного к голодной смерти, Роза направилась к ближайшему парикмахеру и, закусив губу, не без трепета сердечного отдала безжалостным ножницам свои великолепные, цвета темной бронзы волосы. За косу куафер уплатил всего лишь пять франков. Но ведь и то сказать – не было ни гроша, да вдруг алтын. И молодые супруги, нимало не заботясь о завтрашнем дне, с чисто российской надеждой на «авось», поспешили к мадам Грессо.

В самом начале улицы La Terassiere (Плеханов называл её запросто: Терассьеркой) Роза увидела стеклянную дверь, золоченую вывеску: «Cafe Gressot».

У мадам Грессо, вдовы парижского коммунара, столовались эмигранты. По сей причине вдову не тяготил излишек франков. Но эта полная, носатая, необыкновенно подвижная парижанка отличалась от рестораторов всего света: она не сетовала на дороговизну и не шпыняла клиентов бедностью. Она матерински любила политических изгнанников. Будь то русские, поляки, евреи – какая разница? Мадам Грессо не вдавалась в оттенки доктрин. Эмигранты были в ссоре со своими правительствами, а ссору с властью она признавала лучшей аттестацией.