Словно сам сатана подвиг его оставить в то последнее майское утро прохладную, благоухающую хвоей и тленом утробу картафановского морга, облачиться в пижонскую джинсу и направить стопы в расположение «Свинцовой перчатки».
Упомянем, что сатану звали Любавой Олеговной. Являлась она прозекторшей и прямой начальницей над Никитой и над всеми его холодными подопечными. Статей была драгунских, а характера гусарского. Но о ней после…
Подоспел Никита, впрочем, как раз вовремя. Бакшиш только что предложил Муромскому несусветное: лечь под Хмыря.
Под Хмыря, йопрст! Илья, с виду вполне добродушно отшучиваясь (выдержке боксера-профи позавидует и карточный шулер), всерьез присматривался к морщинистой репе Бакшиша на предмет «куда бы тут засветить, чтобы не насмерть». Одновременно боковым зрением он оценивал положение Тыры и Богарта, Бакшишевых телохранителей. Тыре уже давно следовало пробить бубну, и крепко пробить, ну а Богарт… Никто его в шестерки не гнал. А коли вложить своевременно ума, так сам потом благодарить будет. Поваляется в больнице месячишко, авось и поймет, что такое баско и что такое баксы.
Илья наскоро похвалил себя за каламбур и решил начать расстановку акцентов, точек над «ё» и тильд-апострофов именно с Богарта. Главное – по голове не бить. Ребрышки пересчитать – с него и довольно.
Вот тут-то в поле зрения Илюхи возник Никита Добрынин. Обычно бесстрастное лицо Никиты цвело медоточивой улыбкой, руки были разведены точно для объятий. Но глубоко посаженные карие глаза смотрели, как бы прицеливаясь. В перекрестье угодил принужденно скалящийся Бакшиш.
Дальше что-то произошло. Кажется, Никита заговорил. Ну то есть сначала он, как обыкновенно, поприветствовал «чертушек здоровых» в своей излюбленной манере. Через три загиба, через три колена, в сердце, в печень, в ядреный корень. Да так сердечно, что Тыра с Богартом чуть слезу умиления не пустили, а Бакшиш совершенно расслабился и кивнул в ответ.
А потом – провал. Попа папуаса, как сказал бы старинный корешок Леха. Бесспорно, что-то совершалось. Действие какое-то. Агрессия какая-то. Кому-то было очень плохо, и он ныл об этом тонким голоском. Кто-то стоял на одной ноге, далеко назад запрокинув голову, и неистово размахивал руками, будто крыльями. Кто-то убегал на четвереньках и все не мог убежать, пока ему не наподдали ногой под копчик. Слабо тянуло пороховой гарью. И вроде грохотало где-то могучее «ура».
Очнулся Илья только на крылечке, хлебнув полной грудью дыма Никитиной «беломорины».
