Осветил, поднял голову – сравнивать.
Но сравнивать было нечего: над ним расстилалось обильное звездами, но совершенно незнакомое небо. Нет, не совсем незнакомое – сам Млечный Путь наличествует, пересекает небо размытой полосой сверкающих пылинок. Ага, вон в стороне Луны (она подсвечивает, мешает) ковшик Плеяд; узнать легко, не изменились – но от них этого и ждать не следует: компактная группа далеких звезд. А где остальные созвездия? В плоскости эклиптики что-то совсем немыслимое. Берн был уверен, что уж созвездие Лиры он отыщет, как бы оно ни исказилось: по Веге, ярчайшей звезде северного неба; ее он узнавал всегда. И насчитал в обозримом пространстве по крайней мере десяток столь же, если не более, ярких бело-голубых звезд! О других фигурах в обилии новых сочетаний светил на небе не имело смысла и гадать.
Берн слез с дерева, долго сидел на пороге кабины ошеломленный: в какие же времена его занесло?
„Меня пронесло мимо намеченной остановки в начале нового цикла прецессии, когда должны – по гипотезе – развиться новые неандертальцы? Сколько таких циклов минуло, пока я спал? Заглядывал на один – и то все в тумане предположений. А на многие и вовсе бессмысленно… Вот лес – значит, растительная жизнь сохранилась. Птицу спугнул – стало быть, животная жизнь тоже есть. А люди?.. У птиц и деревьев не спросишь, какой сейчас год, век, эра. У питекантропов, буде они окажутся, – тоже. Неужели никого?!“
И понял вдруг Берн, что своим надменным, страстным отрицанием он был привязан к человечеству не слабее, чем другие – согласием. Всякое бывало в той жизни: случалось, что обманывали, обижали – и он чувствовал себя одиноко. Но то одиночество было ничто против испытываемого сейчас, в лесу, под незнакомыми звездами, от мысли, что на Земле, может быть, никого уже нет – никого-никого, даже тех, кто мог обмануть и обидеть!.. И как ни сомнительна была цель: заглянуть в следующий цикл прецессии – все-таки это была цель, ниточка смысла, тянувшаяся из его (его!) мира идей и волнений.
Ниточка оборвалась – смысл исчез.
Ночь прошла в таких размышлениях. О сне не могло быть и речи. Наконец звезды потускнели, исчезли в сереющем небе; между деревьями повисли клочья тумана.
Берн тронул траву под ногами, рассмотрел: это был мох – но какой пышный, гигантский!
Постепенно проявлялись краски утра: медная, серая, коричневая кора стволов, темная и светлая зелень листьев, металлический блеск снаряда. Поголубело небо; невидимое за лесом, поднялось солнце: вершины деревьев вспыхнули зеленым огнем. „Солнце есть – уже легче“. Лес оживал: прошелестел листьями ветерок, засвистала птичья мелочь, пролетел, сбивая росинки со стеблей мха, жук.
