– И он знает, что делает, – ответил иезуит. Пани Фирлеева испустила громкий стон, а монах продолжал:
– Известны жизнь и смерть, vita et mors, преподобного Якова Альвареса де Пас, прославившегося при жизни и ставшего святым после смерти.
Из тела его, ex corpore, истекала чудесная и прекрасная жидкость наподобие бальзама. Это знаменитое чудо, miraculum, происшедшее на свете, in mundi, означает, что господь наш не запрещает никаких возлияний, лишь бы они внушали нам возвышенные мысли и ani-mare, воодушевляли нас на богоугодные дела. Другой же святой иезуит – ибо наш благочестивый орден дает небесам огромное число святых – тем приобщился к милости божьей, что из ушей своих изливал в обе стороны самое лучшее вино, чтобы избавить бедных от мора и засухи. Поэтому за госпожу нашу, которой силы небесные показывают наглядно, ad oculos, чудеса при ее жизни, провозгласим тост ad maiorem Dei gloriam.[13]
Монах схватил бокал и чокнулся с пани Фирлеевой, а молодчики встали и в один голос воскликнули:
– Аминь!
Все присутствующие встали и хором повторили вслед за ними:
– Аминь!
Оркестр только и ожидал этого сигнала, сразу же зазвучала чудесная музыка. Юноша, сидевший по правую сторону пани Фирлеевой, подал ей руку и вывел на середину зала. Та, кокетничая и жеманясь, запылала от радости. Позади них встали отцы-иезуиты с придворными дамами. Юноша, подхватив одной рукой облачение, а другой держа старушку за руку, низко поклонился и шаркнул ножкой, на что пани Фирлеева грациозно сделала реверанс. Перевернувшись, как юла, юноша рванулся вперед, вытянул руку и повел госпожу, выкидывая смешные коленца. За ним пустились в пляс и остальные иезуиты. Пары, танцуя, прошли через весь зал, галантно приседая при поворотах. У дам дыхание перехватывало от восторга, когда духовные отцы отпускали им какие-нибудь комплименты, а старая пани Фирлеева сияла от радости.
Тем временем слуги убирали со столов пустые и уже ненужные блюда. Собаки сгрудились в углу, куда им побросали объедки и кости. Оркестр играл не переставая, и брат Макарий с удовольствием слушал музыку.
Заморский танец, начавшийся в медленном темпе, постепенно убыстрялся. Танцующие сплетались в хитроумные цепочки, а проповедник, руководивший танцами, придумывал все новые и новые фигуры. Сыпались такие шутки, что барышни, получившие монастырское воспитание, стыдливо отворачивались, делая вид, будто не понимают намеков и не слышат случайно доносящихся слов. Смешнее всего танцевал толстый иезуит-мажордом. Он высоко поднимал ноги, путался в длинной сутане, то и дело спотыкался и, стремительно наскакивая на свою даму, галантно извинялся перед ней. Иногда при особо сильном прыжке он отрыгивал жирным каплуном или соусом к бараньему жаркому, демонстрируя с улыбкой свою сытость замиравшей от восторга даме.
