Решили, что он ранен или убит. Но вражеский огонь был, как назло, так сосредоточен, что пробраться к ячейке товарища долго не могли. Лишь ночью боец Королев нашел его, вернулся и доложил, что Авдеев тяжело ранен в живот. Снова пошли к нему, на этот раз вдвоем – Королев и Миронов, и принесли Авдеева в санчасть. Он всю дорогу просил не тревожить его и еще просил: “Добейте меня, братцы...” На исходе вторых суток после ранения он скончался...
– ...А историю деревянных ложек я знаю,– говорит Василий Егорович. – Из дому мы, конечно, брали ложки другие, но в пути к призывному пункту потерялся наш ездовой вместе с бричкой и вещмешками. Мы, правда, не горевали о вещах, но когда уже прибыли на станцию Телави и нам впервые дали поесть горячего, а ложек не дали – приспособились. Там же возле кухни мы их и вырезали из дерева. Многие так делали. И чачмахом, то есть кремниевым огнем обзавелись. Чачмах тогда был в моде.
Чуть не забыл главное о Коптеве. Он был запевалой, очень любил песни “Якорь поднят, вымпел алый...”, “Тачанка”, “Хмелю, мни хмелю...”, “Ой, дубе, мий дубе...” и другие...
И снова Василий Егорович рассказывал о других товарищах, с кем воевал или встречался на трудных дорогах войны, о том, как живет теперь на пенсии. Память о друзьях, погибших на леднике, не дает ему покоя до сих пор, иногда эта боль бывает очень острой.
– ...На леднике я был ранен. После того я снова участвовал в боях, снова был тяжело ранен, долго лежал в госпиталях. Прибыл домой в 1945 году инвалидом Великой Отечественной войны второй группы. Эта группа у меня и сейчас, только чувствую я себя неважно.
Однако жизнь перебивает горечь мыслей довольно скоро и тогда Василий Егорович с юмором заключает:
– ...Когда писал вам письмо, мои дети – две дочки – одна учится в девятом классе, а другая во втором – смеялись, говоря, когда ты закончишь и закроешь свою канцелярию?
Очень был рад Василий Егорович, когда получил от нас газету с очерком о том, как жители станицы Зеленчукской и города Черкесска встретились с героями Марухского перевала. В газете был и снимок этих героев – комиссара полка, командира взвода разведки и других. Василии Егорович сразу узнал их всех, и радости его не было конца. С тех пор он переписывается с бывшим своим командиром Василием Толкачевым, и, надо думать, у них есть что сказать друг другу...
Мы отправились на соседнюю улицу, к матери Петра Коптева, Прасковье Потаповне.
Вечерело. Роса опадала на землю, и в переулке, по которому мы шли, остро пахло увядающей травой. Высокая и сухая фигура Василия Егоровича все время маячила впереди. Он шел, показывая нам и рассказывая, что вот здесь – вторая сотня села, а там вон, за кирпичным домиком, она кончается и начинается третья. Так они назывались раньше, когда еще тут запорожские казаки жили. Говоря, он то и дело оборачивался к нам, и мы видели его лицо и понимали, что думает он сейчас вовсе не о запорожцах, а о том, как встретит нас мать Петра. А она встречала нас уже у калитки, и маленькая, седая голова ее, повязанная легким платком, чуть заметно вздрагивала, и закрывались глаза от нахлынувших слез...
