Уоллас Дорн преподносил себя с со своей обычной помпой. Ноэль сидела так, как будто сознательно исключила себя из компании. Уилма всегда до приторности любезна с ней. Мы ели, пили, и они играли в разные игры. Я бродил вокруг и пил слишком много. Мэйвис танцевала с Гилманом Хайесом. Это было не слишком приятное зрелище.
Я обрадовался, когда вечер завершился. Ноэль рано углеглась спать. Она спала в своей постели, когда я пошёл в нашу комнату. Я разделся и лёг в темноте, с таким чувством, как будто мои нервы выскочили через кожу, и колеблются в ночи, улавливая все эмоции, перемещавшиеся по большому дому. Я разложил их попарно. Наверное, Стив нашёл дорогу к комнате Джуди. Пол и Мэйвис вместе, как им и положено. А Гилман - с Уилмой. Все эти слепые телодвижения во тьме, пока я лежу обескровленный. Шуршание и поцелуи, пока я лежу мёртвый. И есть только это. Они морочат вам голову всякими звучными словами, разводят целую философию. Человеческая судьба. А потом ты узнаешь, что вся судьба заключена в функции. Быть рождённым, выращенным и умереть. И из этих трёх, есть только одно, над чем ты властен. Функция мужчины. И, в случае с нами, бессодержательная функция. Бесплодное ощущение, ничего не создающее. Судьба и функция в тёмном доме, в ночи с оголёнными нервами, в то время как моя жена, к которой я давно уже не притрагивался, лежит, погружённая в свои серебряные мечтания, погружённая в точные и безукоризненные образы своего вязкого мозга, неиспользованное тело, спокойное и недвижное, а кровь циркулирует по ней, и молекулы кислорода разносятся по тесным коридорам. Это был секрет, который я мог ей поведать. Не осталось ничего, кроме функции, суженая моя. Ничего, кроме этого. И никаких больше громких слов. Никакой гордости и никакого стыда. Никакой чести и никакого бесчестия. Ничего, кроме тела и его потребностей, и забвения, обретаемого в удовлетворении его потребностей; я лежу здесь мёртвый, и знаю, что я мёртв. А ведь, приложив столь малые усилия, я мог бы захватить Уилму с собой. В ад. Почему я это сказал? Если есть только функция, то нет никакого ада. Никакого искушения, никакого порока. Лишь условность, которую мы создаём для себя, чтобы сделать жизнь более или менее сносной. Потому что нам нужны эти вымыслы. Столкнись мы когда-нибудь с абсолютной бессмысленностью, мы бы умерли. Как умирал я, понемножку, столь разными способами, в течение такого длительного времени, что ничего уже не осталось.
