С этого дня внимание всесильного министра к жизни нашего шапито стало раздражающе приторным и тревожным. После его визитов, Настя подологу пряталась где-нибудь в темном углу, чтобы выплакаться. В тот день я случайно зашел в холодную зимнюю конюшню. За кучей старых попон поскуливал щенок. Я заглянул в угол. Ее наспех наброшенную на плечи шубку я принял за пушистого зверька. Забившись в угол, Настя рыдала, и я долго успокаивал ее, гладил мягкий шелковистый мех, с которым так не хотела расставаться моя рука.
Внезапно она прекратила плакать и села, не поднимая лица. Русые, развившиеся от слез пряди тряслись, и я слышал ее мысли внутри себя.
«Ненавижу, ненавижу! Зачем он приходит? Когда он смотрит на мое лицо, по моим губам ползет червяк. А завтра, завтра, сразу после представления...»
Я затряс головой, сердце плавилось от безумной жалости, но я не понимал ужаса в ее глазах. «Крыса» представлялся мне противным, но неопасным.
«Ральф сказал, что я должна! А ведь я даже не комсомолка...»
Она бросилась мне на шею. Целуя мою грудь под рубахой, опрокинула на сено. Неужели с нами будет так же, как у цирковых коней и собак? Нет, это слишком стыдно. И я, слепой, оглохший, был готов убежать от ее растерзанной шубки. Пошатываясь, я увел ее в свою гримерку. Я помню теплый шелк и мед ее тела, но я не смог сделать того, что хотела она, слишком был испуган, слишком юн. Хрустальный шар, переливающийся всеми красками мира, который все эти годы я носил в своей груди, лопнул и рассыпался режущими осколками, но я по-прежнему любил и боготворил ее.
– Давай убежим, убежим вдвоем, Оскар, убежим прямо сейчас! – она простила меня, она все еще верила в меня.
– Нет, Настя, лучше утром.
О, если бы я знал, чего будет стоить это промедление.
Глубокой ночью я проводил ее и вернулся в свой закуток, чтобы собрать все необходимое для побега. Случившееся ночью представлялось мне странным и стыдным сном. И она тоже пряталась от меня. Я напрасно ждал ее утром у белой арки парковых ворот. На утреннюю репетицию она не пришла. Я пытался узнать о ней у хмурого Ральфа. Он был одет венгерским гусаром, в его руках пощелкивал неизменный вощеный хлыстик. Он отвернулся от моих вопросов и ничего не ответил.
Вечернее выступление «Анабеллы Манс» прошло великолепно. Отработав сложный воздушный номер, она прыгала на спину бегущей по кругу лошади. Ее отчаянная смелость заставляла публику громко ахать и замирать от сладкого ужаса, когда девушка-мотылек падала с трапеции, успевая сделать в воздухе сальто или перелетала с одной лошади на другую.
