Как огонь, подвижный круг.
Люди – звери, люди – гады...
М. Волошин «В цирке»
Крымская ночь – как женщина южных кровей – теплая, ароматная, с привкусом молодого вина на ярких губах. Пыльный поезд «Крим» покачивается, как огненный змей, готовый рассыпать искры и взлететь в небеса, или это я пошатываюсь, в последний раз глядя в мерцающее небо Тавриды.
Теперь я могу надолго забыть о провонявших уриной плацкартных местах в конце вагона и передвигаться со всеми удобствами в классе «люкс», но игристая радость быстро выдыхается, уступая место дорожной скуке.
Едва поезд набрал скорость, я открыл мемуары Тайбеле и «сломал печати».
Рукопись была обернута в старую цирковую афишку, изображавшую синеглазого блондина, принца дамских грез. Златокудрый Лоэнгрин был одет в цилиндр и черный лоснящийся фрак с пышным жабо и хризантемой в петлице. В руке зажаты три карты: тройка, семерка и туз. Белая перчатка оттеняет непорочность намерений, в роковом прищуре – грусть провидца и одиночество гения. На плече, свесив розовый хвост на атласный лацкан, примостилась белая мышь.
Афишка гласила:
Оскар Тайбеле Сеанс прямого видения ДК «Прожектор» 11 ноября 1959 года. 19 часов.
Поезд присвистнул, вагон мягко качнулся и поплыл в прошлое. Я раскрыл рукопись, заранее опасаясь стариковских бредней:
...
«Друг мой неведомый, дальний и бесконечно близкий!
Я отдаю на твой суд исповедь закоренелого праведника, принесшего в мир больше зла, чем убийца и насильник. В этой страшной сказке – слепок времени, в котором мне довелось жить и любить.
Свою драгоценную реликвию я отдаю тебе, именно тебе, и в этом не просто моя воля, но и перст судьбы, вверяющий тебе тайный ключ от истории мира...»
Уф! Я перевел дух. Пожалуй, слишком напыщенно для крепкой «завязки», но в целом весьма впечатляюще, особенно про «закоренелого праведника». И предвкушая почти любовное свидание, я погрузился в чтение.
«Долгое время я был уверен, что моя мать – старая цирковая тигрица, ибо ее теплый, костлявый бок и шершавый язык остались в моей памяти, а вместо повивальной бабки мое появление на свет приветствовал циркач в цилиндре и черном фраке.
Цирковые «рождаются в опилках». Я выпал на арену из летающего сундука уже семилетним, одетым в аккуратное пальтишко, штанишки на помочах, чулки и тяжелые осенние башмаки. Под плеск аплодисментов меня обнесли вокруг арены. Черный стриженый пудель танцевал на задних лапах, колючие блестки конфетти и белые голубиные перья сыпались мне на лицо. О небесах, с которых упал мой волшебный сундук, я, как и положено, ничего не помнил. В силу какого-то глубокого испуга, я потерял дар речи, хотя прекрасно слышал и все понимал. За гранью памяти все еще брезжили глухие и сокровенные тени, там жила загадка моего рождения и тайна моего молчания.
