Да и, независимо от чувств, самый что ни на есть хладный рассудок подсказывал то же самое: дело совсем новое, моделирующий стенд-тренажёр сложный, опыта его эксплуатации нет — кто, кроме его создателей, справится с неполадками, без которых на первых порах, конечно, не обойтись. Да и по срокам — а сроки уже подпирали: в этом отношении новорождённая космонавтика оказалась на одно лицо с авиацией, — по срокам не получалось разбирать объект, перевозить, снова собирать, опять отлаживать…
Читатель, наверное, уже видит, что все доводы убедительно и дружно работали в одну и ту же сторону. Единственное, что я мог бы добавить к стройной системе означенных доводов, — это то, что всякий раз, когда возникают какие-то ведомственные (а иногда и не только ведомственные) разногласия, каждой стороне в голову почему-то приходят преимущественно доводы, подкрепляющие именно её позицию. Наш начальник, в отличие от меня имевший немалый опыт межведомственных дискуссий, эту закономерность, видимо, хорошо знал, потому что закончил он разговор фразой, оставляющей мне некоторую свободу действий:
— А в общем, смотри там по месту…
Но смотреть по месту ни мне, ни поехавшему со мной «для подкрепления» инженеру — одному из создателей тренажёра — практически не пришлось.
Вопрос о порядке и месте проведения тренировки будущих космонавтов был решён на совещании быстро и без особых прений. «Есть все-таки правда на земле!» — с облегчением вздохнул по этому поводу мои спутник. Соображения о сроках оказались решающими не только в наших глазах, но и в глазах почти всех участников совещания.
Неожиданно для себя я обнаружил среди этих участников нескольких давно знакомых мне людей. В сущности, иначе оно и не могло быть: ведущую роль в подготовке первых советских космонавтов играли Военно-Воздушные Силы, в первую очередь — авиационные медики. А уж с авиационными врачами каждый лётчик, и тем более лётчик-испытатель, связан в течение всей своей лётной жизни прочно: тут и совместное участие в технических и медико-физиологических экспериментах, и ежегодные медицинские обследования (сначала «годен без ограничений», потом «с ограничениями», а в один невесёлый день — «не годен»…), иногда же и прямая профессиональная помощь врача лётчику, получившему более или менее существенную травму. Когда во время войны меня сбили и я после многих перипетий в несколько помятом виде добрался наконец до аэродрома, с которого ушёл в тот неудачный вылет, первую настоящую — по всем правилам науки — перевязку мне сделал полковой врач, капитан медицинской службы Евгений Сергеевич Завьялов, сдержанно (профессиональная этика!) поругивая партизанского фельдшера, оказавшего мне первую помощь в той степени, какую определяли имевшиеся в глуби Брянских лесов медицинское оборудование и медикаменты. Я вспоминаю сейчас этот случай потому, что без малого двадцать лет спустя вновь встретился с Завьяловым, как и со многими его коллегами, авиационными медиками, уже как со служителями космонавтики.
