Наконец, через несколько месяцев после свадьбы, в сентябре 1885 года, Альберт решает покинуть Курпьер. Возможно, он чувствовал себя стесненным под неусыпным оком семейств Деволь и Шардон. А может быть, соображения были чисто коммерческие – о том нам не дано узнать. Но, как всегда, он решает выбрать в качестве опорного пункта какой-нибудь маленький город, откуда он сможет ездить по окрестным ярмаркам. Сперва он отправился в путь один – посетил ряд городков на юге департамента Клермон-Ферран: Шампье, Вейр, Викле-Комт, Сен-Жермен-Лемброн – ни один ему не подходит! Наконец наш отпетый бродяга решает обосноваться в Исуаре, субпрефектура Пюи-де-Дом, в 35 километрах от овернской столицы. Исуар – старинный город, изборожденный узкими и очень темными улочками; здесь многие дома ведут свою летопись еще с XVI века. Но при всем при том этот город – вовсе не сонное царство, а шумливый субботний базар – вселял в Альберта надежду, что здесь у него дела пойдут на лад. А это ему было бы ой как не лишне, ибо пока что средства позволяли ему снимать только жалкие лачуги, готовые вот-вот рассыпаться в прах от старости и лишенные самого элементарного комфорта. Располагались эти жилища за пределами старого города, по другую сторону бульварного кольца, разбитого на месте старинных оборонительных стен. Таковых адресов у него было последовательно два; второй дом, в котором он жил несколько долее, находился на улице Мулен-Шар-рьер, в нищем квартале, протянувшемся вдоль заваленной отбросами речки Куз-де-Павен. Эта река кое-как приводила в движение колеса нескольких мастерских, влачивших жалкое существование; особенно отравляли все вокруг кожевенные цеха, окрашивавшие воду в реке в мерзостный ржавый цвет и распространявшие по всей округе тошнотворный запах.
Если не считать внешней смены декораций, уклад жизни четы Шанель не претерпел в ходе этих странствий абсолютно никаких изменений. Альберт, в крови которого бурлила жажда приключений, с равным аппетитом набрасывался на вино, вкусную еду, отдавал себя игре и женщинам. Конечно, такой стиль жизни не мог не наносить ущерба его деловой активности, но зато всегда поддерживал в нем – во всяком случае, когда он бывал не дома – доброе настроение и жизнерадостность, которую так ценили его дружки-приятели. Одно только омрачало картину: необходимость хоть изредка возвращаться к родному очагу. Бедная Жанна разонравилась ему давным-давно. Конечно, теплота, с которой она принимала своего блудного благоверного, не была ему безразлична, равно как и мордашки его родных доченек – Джулии и Габриель; но проходило всего два-три дня, и его опять охватывал зуд бродяжничества. Ремесло ярмарочного торговца служило ему в этом великолепным оправданием – в конце концов, он же должен наведываться то в Лимузен, то в Юсель, то в Меймак, то в Эглетон… Ему же нужно кормить детей, объясняет он жене, а та – что ей еще остается? – понимающе кивает: мол, верю. И вот, наскоро поцеловав супругу, он снова срывается из дому! В дорогу, в дорогу, да здравствует свобода! И вот он уже катит галопом, насвистывая популярный мотивчик, тогда как Жанна долго стоит на пороге, глядя вослед благоверному, пока его двуколка не скрывается за углом.
