Однажды вечером, ложась спать, я обнаружила под подушкой записку: «У запруды севодн ночь ». Итту не умел писать грамотно, а то, что все же умел, — это благодаря мне, я тайком обучала его. Я и злилась, и трусила, но, подождав пока все в доме не уснули, поднялась, прокралась наружу, в ветреную звездную ночь и помчалась к запруде. Был уже самый конец сухого сезона, и речка изрядно обмелела. Итту уже сидел там, обхватив руками колени — крохотная тень у самой кромки воды на бледном фоне растрескавшейся глины.
Первое, что я сказала ему:
— Ты хочешь, чтобы меня снова посадили в тюрьму? И теперь уже на целых тридцать дней?
— Но ведь меня собираются запереть лет на пятьдесят, — ответил Итту, глядя в сторону.
— Ну, и что ты теперь хочешь от меня? Ведь так и должно быть! Ты мужчина. Ты должен делать то, что делают все мужчины. К тому же никто не запрет тебя под замок, ты будешь участвовать в играх и приезжать в город на службу, и все такое. Ты даже представить себе не можешь, каково это — сидеть под замком!
— Я хочу уехать в Серраду, — выдохнул Итту и блеснул глазами. — На коровах мы можем добраться до автобусной станции в Реданге. Я скопил денег, у меня есть двадцать три медяка, мы купим билеты до Серрады. Наши коровы сами смогут вернуться домой, если их не связать.
— А что же ты намерен делать в Серраде? — спросила я не без иронии, но с любопытством. Никто из нашей деревни еще не бывал в столице.
— Там есть люди из Эккамены, — сказал Итту.
— Из Экумены, — поправила я. — Ну и что из того?
— Они могли бы забрать меня к себе.
Я почувствовала себя как-то странно, когда он сказал это. Я все еще злилась и презирала его, но во мне уже темной водой разливалась жалость.
— Зачем им это? С какой стати они станут разговаривать с каким-то маленьким мальчиком? Как ты найдешь их там? Двадцать три медяка, этого мало. Путь до Серрады далек. Все это дурацкая затея. Ты не сможешь сделать это.
— Я думал, что ты поедешь со мной, — сказал Итту. Голос его смягчился и уже не дрожал.
— С какой стати мне участвовать в твоей дурацкой затее? — бросила я раздраженно.
— Ладно, — сказал он. — Но ты ведь не выдашь меня? Обещаешь?
— Не выдам, — ответила я. — Но ты не можешь сбежать, Итту. Не можешь. Это было бы… было бы таким бесчестьем.
На сей раз при ответе его голос дрогнул.
— Это волнует меня меньше всего, — сказал он. — Мне нет дела до чести. Я хочу быть свободным!
Мы прослезились. Я села рядышком, мы прислонились друг к другу, как прежде, и немного поплакали — совсем немного, мы не очень-то любили плакать.
