В моих отношениях с ним наступило перемирие. Я подавлял, как мог, свою антипатию, он всеми силами разыгрывал симпатию.
Однажды он явился в линейке ко мне в макбару.
– Еду в город. Можно, я у тебя посижу, Глеб, пока перепрягают лошадь? Ей где-то натирает, – обратился он ко мне.
Предлог был не слишком убедительным, но я впустил его.
– Как у тебя жестко! – поморщился он, садясь на мое твердое ложе из одних досок. – Неужели ты спишь на этом?
Он обвел любопытным взглядом мои книги и каллиграфические упражнения (карты я никогда не держал на виду) и сказал:
– Завидую тебе, Глеб: у тебя свой мир. Я только одного не понимаю: как это ты можешь все время точить одну вещь. Я не мог бы репетировать всю жизнь одну роль. Неужели тебе не скучно переписывать эти старые крючки?
– А тебе что хотелось бы? – спросил я.
– Ну, надо какие-нибудь переживания, что-нибудь острое, какое-то наслаждение…
– Но это все здесь есть.
Он поглядел на меня и усмехнулся:
– В этих жиденьких листочках? Ты неисправим. Ну ладно. Знаешь, я хотел спросить тебя про Юлю. Как она тебе нравится? – В голосе его было что-то деланное.
– Как она мне нравится? – переспросил я. – Да может ли она вообще нравиться?
– Ну нет, не говори, – уже искренне прорвалось у него. – Это настоящая женщина.
– Что? Духи, чулки? – спросил я с насмешкой.
– Да, и духи, и чулки, и все. Ты еще мальчик, Глеб. А я хорошо знаю женщин. Не забудь, что я из мира кулис, не такой дундук, как ты.
– Ты что же, долго обретался в этом мире? – спросил я.
– Да после пажеского, сразу как начался этот содом.
– Какой содом?
– Ну, революция, что ты не понимаешь? С тобой можно терпение потерять.
Вот новость. Значит, Борис кончил пажеский корпус? Но, по-видимому, он считал меня таким беспросветным дундуком, что не боялся говорить кой о чем открыто. Ну конечно, если он бывший паж, то революция для него только и есть, что содом.
– Возвращаюсь к вопросу о Юле, – вновь протрезвел Борис. – Что она за человек? Что у нее за дела вне больницы? Я ее постоянно вижу около того грека в киоске. Что у них общего?
– Не могу сказать, – искренне ответил я. – Я ее еле знаю, а грека и вовсе.
– А вот ты приглядись, – посоветовал он. – Давай вместе, в четыре глаза.
Эти слова меня резанули. Неужели он мог подумать, что я буду сплетничать о женщине. Борис продолжал:
– Ты слышал, наверно, от Толмачевых, что ее отец уехал к Дутову…
– К какому Дутову?
– Слушай, ты начинаешь действовать мне на нервы. «Какому Дутову, какому Дутову»! Атаман Дутов, глава белого правительства в Оренбурге, надежда казачества. Что же, ты не знаешь, что ее отец был членом его правительства?
