– Ну что ж тут прекрасного? – возразил Толмачев. – Что прекрасного для ученого, когда все есть? Что же тогда остается на его долю. Как конторщику подшивать документы или как ребенку из кубиков складывать уже готовую картину? Благодарю! Вот что я вам скажу: Всякая наука – история или археология – становится тем более увлекательной и захватывающей, чем она труднее, чем меньше материала. Созидательная работа и количество материала должны быть обратно пропорциональны.
– Что же получается? Если вы найдете два кургана и в одном из них будет куча предметов, а в другом почти ничего нет, второй предпочтительнее? – усомнился Листер.
– Для истории предпочтителен первый, для историка – второй. Тысяча погребений и рукописей дадут полную историю и ни одного настоящего историка.
– Как это так?
– А очень просто. Тысячью рукописей будут заниматься историк-кладовщик или бухгалтер, систематизатор, в лучшем случае – художник или философ, но не наш брат-искатель – добытчик нового, исторгатель тайн. А вот я вам скажу… – Толмачев оживился, от обычной его степенности не осталось и следа, – я вам скажу, где начинается история, как ее любят настоящие археологи: полторы кости, два камня и на одном из них три знака на неизвестном языке.
– Это, конечно, так, – задумчиво протянул Листер. – И вам, историкам, нужны свои Шерлоки Холмсы.
– Вот это точно, – согласился Толмачев, – только историки должны раскрыть не преступление, а факты далекого прошлого. И здесь и там пепел, будь он от сигары или от костра, отпечаток пальца и обрывок бумаги или бересты с наполовину оторванным знаком есть материал для следователя, чтобы решить, кто убил; для нас – кто и как жил. А долголетняя переписка, да штук двести фотографий, да рассказ сотни свидетелей – это поле деятельности архивариуса.
Может быть, разговор продолжался бы и дальше, но в это время Соснов поднялся и попросил извинения – ему нужно было переговорить по прямому проводу со следующей деповской станцией насчет паровоза. Поднялись и мы все.
7
После погрузки мы вновь оказались в том же вагоне, хотя в нашем составе теперь шло уже два классных вагона. Второй был служебный, в нем ехали железнодорожное начальство и наша поездная бригада, а заодно с ней и Борис перебрался в него. Мы с Пашей заняли освободившееся купе и наговорились всласть.
– Ну что, Паша, – спросил я его, – не разоблачат ли меня в конце концов и не вытурят ли?
– Не вытурят, – ответил он сдержанно.
