Любовные чары несложные, так что вскоре Виталик увивался вокруг Елены, словно кот возле крынки. Лена как поняла, чего муж хочет, так вскинулась: неприлично это – в бане! Ясно дело, что неприлично, в любви главное не лицо, а то, что баннику из-под полка видать. А с лица не воду пить, были бы глаза светлые да щеки румяные, такая девка кому угодно полюбится.
Ленины капризы банника не огорчили и не возмутили. Коли и впрямь бабе неловко с мужем в бане ложиться, то и не беда, ночь близка, любовного пыла пара не растеряет, а как у них все было, потом можно домовушку расспросить. Знал Банек и способы, как любую недотрогу растопить, но пользоваться ими не спешил. Когда двое могут сами договориться, посторонние чары будут лишними.
И все же что-то Баньку в городской бабе не нравилось. Не то порча какая в ней имелась, не то – чуждость нечеловечья. Банек присмотрелся колдовским взором и ахнул: в утробе у бабы, в самом, можно сказать, женском месте торчала железная проволочина, навроде пружинки. Это кто ж бедную так изурочил, да и как возможно над живым человеком такое сотворить?!
Хоть и не полагается нежити в человечью душу лезть, но если беда большая, такие вещи забываются. Банек глянул с прищуром в Ленкину душу, да так и сел. Никто бабу не калечил, сама себя изурочила, вставив в причинное место пружину, чтобы можно было спать с мужиками, не боясь оказаться в тягости. Надо же такое придумать – баба на пружинах! Тьфу, и глаза бы не смотрели!
Банек как ошпаренный вылетел в предбанник, забился под диван. Надо же, до какой срамоты дожил! Конечно, и прежде бывало всякое, когда двое любятся, о детишках они думают редко, им больше удовольствиев хочется. Потому случалось, что согрешившие девки опосля руки на себя накладывали или выводили нерожденное дитя. Девки вешаются редко, это занятие мужское, девки чаще топятся. Смертным делам ни овинник, в чьих владениях удавленников находят, ни омутинник, которому достаются утопленницы, не мешают. Коли не может человек жить, пусть становится нежитью. А вот ребенка вывести – грех непрощаемый, мстят за него жестоко. Знахарки, которые такими делами промышляют, знают это и боятся запечных хозяев пуще огня. Беззаконная знахарка шагу не шагнет без креста и молитвы, хоть и понимает, что все одно и по новой вере быть ей у черта на вилах. Но уж лучше черт, чем оскорбленный домовой. Черта еще, может, и вовсе нет, а домовой с банником – вот они!
Но как бы то ни было, прежде на такое только с великого горя решались, со слезами и кровью. А тут холодным разумом решено: дескать, нет ничего, и не надо. Только что же это за любовь получается? Дерготня одна на пружинах… Когда люди пожилые в постели обнимутся, им это память и отзвук былого. Ежели женщина неплодна – это горе, хуже которого не бывает – такую и муж бросит, и люди не щадят, кому она нужна, пустобрюхая? Но чтобы здоровая баба сама себе такую долю выбрала? Да ради чего? Ради постельных утех! Это уже не любовь получается, а разврат, заграничный голый секс. А что развратничают муж с женой, так это еще хуже. Шалаву безмужнюю хотя бы понять можно и пожалеть. А с этой что делать?
