– Это совсем не обязательно должно быть классически правильное лицо, – повторял он со своим едва уловимым лондонским акцентом, – но это должно быть лицо, которое способно привнести в свое скульптурное воплощение некий элемент драмы.
Хотела бы Миа, чтобы Глен увидел Джеффа Кабрио. Ему пришлось бы основательно поработать над собой, чтобы не дать волю эмоциям и не пуститься в рассуждения о том, каким образом различные планы в изображении его лица, рук и плеч изменяют очертания всего остального тела. Он для этого слишком хорошо воспитан, но не настолько, чтобы запретить себе в упор разглядывать свое «искушение». Он уже неоднократно имел неприятности из-за того, что людям не нравилась его манера бесцеремонно разглядывать их бицепсы, бедра или ягодицы.
Про Миа Глен говорил, что у нее искушением для художника может служить лишь тело, но никак не лицо.
– У тебя слишком толстые щеки и пухлые губки, – объяснял он. Она же, в то время была настолько уверена в его любви, что ей и в голову не пришло обижаться на эти слова. – Но твое тело, Солнышко, твое тело искушает своей целомудренной простотой.
Ей тогда было всего двадцать четыре года; она родилась и выросла в Южной Калифорнии, и город еще не наложил на нее свой отпечаток. Кожа ее была на удивление бледной. Нежные шелковистые пшеничного цвета волосы не выносили солнечных лучей, и она никогда не загорала. Она была хрупкой, настолько хрупкой, что сквозь кожу просвечивала каждая жилка, каждый мускул ее тела. А сильной она была не от занятий скейтингом или в клубе здоровья. Мышцы ее развились за те долгие годы, когда она ухаживала за матерью, кормила ее, переодевала, купала в ванной.
И вот теперь Глен был страшно заинтересован тем, как играет под тонкой кожей ее икроножная мышца, как мнут глину ее нежные пальчики, и она превратилась для него в искушение. Еще тогда, в далекие годы ученичества он сказал, что она необыкновенно талантлива.
– Это действительно необыкновенно, – повторял он, глядя, как она едва улыбается чему-то, целиком уйдя в работу. И в душе его зарождалось глубокое чувство.
Глен был ее учителем в течение десяти лет и все это время вел себя достойно. Он не хотел нарушать приличий.
– Ты – моя студентка, – обезоруживающе говорил он, – и пока это так, я должен держать свои чувства в узде.
После церемонии окончания школы он подошел к ней и, наклонившись, прошептал в ухо:
– Я хотел бы пригласить тебя пообедать в какое-нибудь шикарное местечко. Я собираюсь лепить тебя. И я хочу любить тебя.
