Это было, когда я попал под артиллерийский обстрел. Нас всех – ротных командиров – вызывали в полк, а возвращаясь к своим, я и угодил под артобстрел противника, начавшийся внезапно (на войне, видишь ли, все происходит внезапно!), и погиб бы, конечно, если бы не скрылся в «мышиной норке».
«Ну вот, – конечно, думаешь ты, – вот показатель того, что штабс-капитан Аксаков живет в мире выдуманных понятий и как ни силится уверить меня в своем трезвомыслии, но с ума он все же сошел».
Нет, не сошел. Пока. А «мышиная норка» – это всего лишь один из блиндажей, рассыпанных там и сям близ наших позиций, и в нем обосновались связисты. «Мышиной норкой» его прозвали за то, что вход в него так же неприметен, как вход в настоящую мышиную нору, а внутри такая же теснота, как в обиталище серых полевок. Я бы его в жизни не нашел, если бы не страх смерти… Когда хочешь выжить под обстрелом, чудится, что и с землей смешаться готов, не только закопаться в самомалейшую щель, которая тебе может предоставиться снисходительной судьбой.
Итак, под вой снаряда, который будто гнался по пятам за мной, именно за мной, я влетел в блиндаж и увидел телефониста – маленького солдата с огромными светлыми глазами и с беленькими усиками на совсем еще детском лице. Он сидел верхом на телефонной катушке и, не отнимая трубки от уха, свободной рукой переставлял из одного гнезда в другой штепсели коммутатора. Звонили и говорили беспрерывно. Другой телефонист спал на нарах. Завидев мое усыпанное пылью и, откровенно говоря, перекошенное страхом лицо, кудрявый юноша усмехнулся, на миг оторвался от аппарата, толкнул в бок спящего и крикнул:
– Проснись, Васька! Бой начался!
Васька быстро вскочил и опасливо поглядел на меня, точно я был не человеком, а снарядом, который невзначай залетел в блиндаж и вот-вот разорвется.
Но я-то стоял недвижимо, а вот над нашими головами в ту минуту раздался страшный, оглушительный взрыв – точно с дьявольской силой разорвалась пополам вся почва, – и в отдушину блиндажа посыпалась земля. Васька бросился к выходу, но побоялся выглянуть и только тихо сказал, почти прошептал:
– Тяжелый…
Кудрявый телефонист констатировал:
– За молоком! – что означало «мимо», и снова защелкал штепселями.
В черной землянке вдруг стало совсем тихо, как в погребе. Тихо шуршала скатывавшаяся со стен земля, одиноко и тревожно гудел телефон, нервно и коротко отзывался в трубку кудрявый телефонист – все это были отдельные, чуждые друг другу звуки, и за всем этим была чуткая, насторожившаяся тишина, все чаще вздрагивавшая от громовых ударов и металлического трепета вверху, над головами.
