— Вот видишь, всё-таки был настоящий бой, а не какое-то непонятное «боестолкновение»! Ребята погибли…
Нина Алексеевна, махнув рукой, ушла в спальню, закрылась, а как только прозвучали позывные «Вестей», она сейчас же оказалась у телевизора.
И так — каждый час. Первая кнопка, вторая, третья… И ещё радио на кухне, там рассказывали о всяких делах ещё чаще, с получасовым интервалом, но очень скупо, в двух-трех фразах. То ли этим московским дикторам не разрешали ничего говорить, то ли и, правда, никаких «чэпэ» больше не случалось. Но этому Нина Алексеевна не верила. Она, мать милиционера, воюющего в Чечне, должна была знать правду! У неё всё валится из рук, сердце её рвется на части, в голове — одно: сын, единственный, кровиночка…
Олежек, мальчик мой! Ну дай же знать о себе матери! Пощади её!
* * *
Он пришел в себя в военном госпитале, в Ханкале. Лежал в коридоре, на высокой каталке, весь в бинтах, страшно ослабевший, не в силах поднять и здоровую, левую руку. Ногу, правую, не чувствовал вообще.
Коридор госпиталя густо заселён; на всём его протяжении, у стены, стояли обычные солдатские койки, раскладушки, те же каталки, на них — стонущие, матерящиеся и молчаливые, покалеченные солдаты и милиционеры.
— Кто-нибудь… подойдите, — позвал Олег слабым голосом, и — о, чудо! — перед его глазами, возник Лёша Рыжков с толсто забинтованной рукой, прихрамывающий.
— Очнулся, Олег? Молодец. А я тут, рядом. Вижу, ты не реагируешь, ну, думаю, пусть поспит.
— Что со мной, Лёха?
— Старик, тебя сильно зацепило, не позавидуешь. Врачи что-то не очень в твою сторону глядят… Да ты не бери в голову, я тут говорю кое с кем насчет тебя, не думай. Меня тоже чиркнуло, видишь, рука? Да и ещё одна пуля, в тазу где-то.
— В тазу? — машинально, не понимая смысла, переспросил Олег.
— Ага, в какой-там дыре. Скелет наш, человеческий, помнишь? Когда в школе строение гомо сапиенс изучали…
Олег помотал головой, и было не понять: то ли он не помнил где в скелете эти самые «дыры», то ли просто хотел что-то сказать другое, но потерял мысль.
Лёха, явно утешая его, заверил легко:
— Ничего, эскулапы вытащат. Правда ходить больно, видишь, хромаю. А руку рикошетом задело, пуля уже на излёте была, отскочила от кузова.
— А как наши?
— «Урал» сгорел. Смирнов на месте погиб, ему осколок в сердце попал, грудь разворотило. Диму Шевцова не довезли сюда, он в дороге умер. Я с ним на «Жигулях» ехал.
— На каких «Жигулях»?
— А мы же потом, когда «духи» смотались, «УАЗ» остановили и «Жигули»-шестерку. Не помнишь разве?
