— Да что за настроение, черт возьми!? — воскликнул Нуйков. — Алексей! Какие-то прощальные наставления! На дне рождения у парня сидишь!
— Да ну, что ты, майор! — Смирнов махнул рукой. — Сказал, пожелал… что тут такого!? Не в пляс же мне пускаться! А что в миноре говорю… Ну, мало ли как жизнь повернётся. Не мы с тобой ею распоряжаемся теперь…
И снова зазвенела гитара в руках одного из омоновцев:
— Расплескалась синева, расплескалась.
По петлицам растеклась, по шевронам.
Я хочу, чтобы жизнь продолжалась
По суровым, по армейским законам…
* * *
Гости скоро разошлись, оперативники остались одни, прибрались в комнате, лежали теперь на койках расслабленные и сытые, толковали «за жизнь».
Дима Шевцов потянулся:
— Эх, красотки эти, что на стенах у нас… Взяли бы, да и ожили на часок-другой!… А, мужики?
Именинник, Лёха, засмеялся.
— А чо, неплохо бы. Только пусть бы одна из них в мою Ленку превратилась. Другая — в жену командира нашего, третья — в твою Марину, Олег, а? Как сам-то? Пружинит, небось?
— Потерплю, — с улыбкой отвечал Олег. — Командировка скоро кончится, три недели, считай, позади.
— Слушай! — Шорохов — в тельняшке, босой, вскочил с койки, подбежал к настенному календарю с зачеркнутыми красным фломастером цифрами. — А и правда, мы уже двадцать два дня тут. А вроде вчера приехали.
— Ровно половина. — Смирнов листал какую-то книжку, — Только половина срока. Не суетитесь, мужики, лучше на этот календарь не заглядываться. Быстрее дни идут.
— Пожалуй. — Шорохов вздохнул, вернулся в койку.
Рыжков, лёжа, бренчал на гитаре.
Шевцов продолжал тему:
— Олег, а правда, что суки только два раза в год кобелей к себе подпускают?
— Правда. Когда течка у них.
— Надо же, как природа устроена!… А кобели всегда хотят?
— Сам у них спроси. — Олег дремал, отвечал односложно.
— Саня! Шорохов! Чего там, в своем углу, затих?
— А чего зря болтать?! Девки со стены всё равно в койку не спрыгнут.
— Ну, про собак давай поговорим. Когда ещё придется с кинологом и чёрной такой дамой жить? Линда, слышишь?
Линда, подняв голову, позевала вкусно, вопросительно глянула на хозяина — чего от неё хотят?
Но хозяин никак на её немой вопрос не отреагировал.
— Кобель он на то и кобель, чтобы всегда хотеть, — ровно и как-то по-ученому, солидно, ответил Шорохов, и вся комната — молодые, здоровые, подвыпившие «господа офицеры» дружно захохотали: кобелей они понимали хорошо. Одна Линда оставалась сейчас в несколько растерянном состоянии — не знала, как ей реагировать на смех друзей хозяина, да и его самого. Слова «кобель» и «сука» она, разумеется, знала, не раз слышала их дома, у себя в питомнике. Произносились они наставниками их, собак, по-разному, в зависимости от настроения и предмета разговора. Но всё же слово «сука» Линде не нравилось. Было в нём что-то оскорбительное, унижающее. Вот, к примеру, люди женской своей половине придумали более благозвучное: леди, девушка, мадмуазель, сеньорита… А тут — сука! Фу!… Сразу что-то грязное, продажное вспоминается. Да и кобель — тоже не лучше: гуляка, развратник, обманщик и, вообще, — псина! Ух! Как люди прирученных ими животных не любят, даже ненавидят. А вот эти слова чего стоят: козёл, осёл, свинья. И, главное, при случае этими же словами и друг дружку поливают! Позор! Как им не стыдно?! У них же и своих, человеческих, слов хватает. И в чем козёл виноват? Или свинья!? Мало того, что сало и мясо людям даёт, так её ещё и обзывают!… И осёл — ну, пусть он туповат малость и упрям, когда захочет, но дело-то своё делает! Таскает поклажу на горбу, возит людей…
