В большой приемной, не считая брюнета и Спирягина, была только секретарша – смазливая молодая блондинка с большими голубыми глазами. У ней была такая огромная грудь, что Спирягину показалось, что тонкая кофточка при первом же неосторожном движении лопнет по швам, и колыхающиеся полушария вывалятся на всеобщее обозрение. Секретарша поднялась со своего места, и профессор зажмурился, но кофточка выдержала.
– Вадим Михайлович? – сверкнув ослепительными зубами, поинтересовалась секретарша. – Проходите, вас ждут.
Она показала на огромную дубовую дверь, за которой, как думал Спирягин, притаилась его судьба. На полусогнутых от нервного напряжения ногах, профессор подошел к двери и потянул за бронзовую ручку. Он очутился на пороге вытянутого кабинета, стены которого были отделаны дубовыми панелями. От благородного дерева исходила какая-то особая аура, строгая и в тоже время мягкая, благодаря которой Вадим Михайлович немного успокоился. Колени перестали подгибаться, и Спирягин, подняв голову, смело посмотрел в глубь кабинета.
В конце длинного, почти во весь кабинет, стола, восседал хозяин. Даже с расстояния в два десятка метров, он показался Спирягину очень большим. Вообще-то доктор видел его пару раз, но это было несколько лет назад, когда Вадим Михайлович объяснял ему суть своей разработки, а после они общались только по телефону. С тех пор босс стал еще массивнее. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, положив тяжелые руки на подлокотники. На безымянном пальце правой руки сверкал золотой перстень с каким-то темным камнем, который тоже искрился как бы сам по себе.
– Ну, иди сюда, – раздался суровый баритон босса, – чего застыл как три тополя на Плющихе?
Спирягин приблизился, стараясь не глядеть в бесцветные глаза, смотрящие на него в упор. Они были как два бурава, старающиеся просверлить Вадима Михайловича насквозь.
– Садись, – грубо приказал босс.
Вадим Михайлович с трудом выдвинул из-за стола показавшийся ему непреподъемным стул и с облегчением плюхнулся на него. Он снова посмотрел на человека с перстнем. Тот почесал огромной ручищей сивую трехдневную щетину на мясистых щеках, вставил между влажных губ коричневую сигару и долго прикуривал, щелкнув золотой зажигалкой.
– Ну что? – рявкнул он, вопросительно глядя на Спирягина.
– Вз-зр-ы-ыв в ла-а-бо-о-рато-о-рии, – заикаясь произнес Спирягин, утирая пятерней лоб, – нашей вины нет… нет тут нашей вины, – запинаясь повторил он.
