В тот же день из Джанкоя пришла телеграмма:
«Немедленно освободить арестованных. За неисполнение этого приказа взыщу лично. Отряду Орлова построиться возле вокзала для смотра. Выезжаю в Симферополь. Слащов».
* * *
Грязно-зеленый броневагон медленно вылез из-за беспорядочного скопления товарных составов. Ряды орловцев заволновались.
– Не посмеют по своим стрелять! – выкрикнул кто-то в глубине строя.
Показался весь бронепоезд – короткий, без орудийных платформ. Тяжело лязгнув, он остановился, распахнулась блиндированная дверь, на перрон выпрыгнул солдат, откинул лестницу, и по ней быстрым шагом спустился высокий бледный человек с выпуклым лбом, ярко-красными губами и пылающим взглядом, в длинной шинели с золотыми генеральскими погонами. Широким тяжелым шагом, обметая ноги полыми шинели, он устремился к взволнованным рядам добровольцев. Следом задним едва поспевал молодой ординарец с нежным и одновременно жестоким лицом.
Деревянная коробка маузера болталась на боку ординарца и била его при каждом шаге. Борис почему-то не мог отвести взгляда от этой коробки.
Генерал, стремительно вышагав на середину перрона, оказался против самого центра орловского отряда и яростным, обжигающим горло голосом заговорил:
– Солдаты! Сейчас, когда на крымских перешейках решается судьба России, когда третий корпус бьется там с огромной силой красных, когда дорог каждый штык, каждая шашка, каждый патрон, – сейчас вы находите возможным поднимать мятеж, отрывая меня с фронта, где я необходим, отрывая с того же фронта силы… Внезапно генерал увидел в строю перед собой знакомое лицо. Выхватив узнанного человека взглядом, как железной рукой, он скомандовал:
– Прапорщик Унгерн! Выйти из строя!
Рыжий коренастый прапорщик, сильно хромая, но стараясь печатать шаг, вышел и остановился перед генералом.
– Прапорщик! Вы были со мной в кубанском походе, были со мной в первом крымском десанте. Вы когда-нибудь видели, чтобы Слащов прятался от пуль?
– Никак нет! – чистым и радостным голосом выкрикнул Унгерн.
– Вы когда-нибудь видели, чтобы Слащов бросал своих солдат? Видели, чтобы Слащов отделял себя от армии, занимался интригами и мародерством, когда его солдаты проливали кровь?
– Никак нет! – ответил прапорщик еще громче и еще певучее, чем прежде.
– Так почему же сегодня вы с теми, кто не исполняет моих приказов?
Борис почувствовал, что у него на глазах творится черная магия. Слова Слащова не имели почти никакого смысла, но их интонация, горячий голос, которым они произносились, и само лицо молодого генерала так действовали на солдат и офицеров, что им невозможно было не верить. Ордынцев понял, что сейчас сам он готов делать все, что прикажет ему Слащов. То же самое выразил прапорщик Унгерн:
