– Только без глупостей, – сказал Парашютист, – у меня ключей нет. Без тебя нам домой не попасть.
– Идите вы все! – Как же меня тошнит.
VIII
– Что слушаешь?
– «Скучную». У меня нет ничего нового.
– Ты знаешь, мы вчера достали мамин гроб с антресолей. Он плохо выглядит. Бумажка поистрепалась. Гвоздики порасшатались. Картон покоробился.
– Оксаночка, ты в положении, тебе бы не стоило лазать по антресолям за гробами.
– Это Сашке понадобился прошлогодний мед. Для маски. Она и попросила меня залезть. А ты же знаешь: чтобы достать мед, надо сперва вытянуть гроб. Дай сотню, а?
– Зачем?
– Хочу сделать маме приятное. Мы – я, Сашка – договорились обтянуть его красным ситцем.
– Проще купить новый, а этот выбросить.
– Что ты! Мама не согласится. Она очень расстраивается, что вгоняет нас в расходы.
– Ну, как хочешь.
Я дал ей сотню, но она тут же вернулась, когда спрятала ее в свою сумочку, и стала снимать наушники у меня с головы, нежно, чтобы не задеть волос.
– Оксаночка, ты в положении…
– Это еще не окончательно. Всегда есть надежда на обратное развитие плода, рождения которого никто не хочет, никто, кроме мамы.
– Я хочу. Хочу, Оксаночка, у меня так давно не было детей…
– Жеребец зебры может позволить себе выколотить плод из матки своей кобылы. Делает он это так…
Вот почему я не даю им смотреть телевизор. Любая информация будет использована ими себе во вред. Я сказал:
– Пускай остается этот. Да. Мы будем любить его все вместе. Вчетвером забирать его из садика, и он будет гордиться своими родителями, потому что у него их больше, чем у других. Может, Оксаночка, это и не педагогично, гордиться своими родителями, вот я это понимал и своих презирал, пока не свел их в могилу. Но пускай твой ребенок ими гордится.
– Мальчик, – сказала Оксаночка. – Я просветилась. Видали письку.
– А Парашютист? Он знает?
– Не говори ему. Они с мамой хотели девочку. Маме тоже не говори.
Я потянулся к моим наушникам.
– Ненавижу Чехова! – вспыхнула Оксаночка. – Все у него правильно, нравственно, симметрично. – Она с легкостью присваивает себе прочитанное недавно.
– Я боюсь, Оксаночка, у тебя уже такой срок.
– Никакой не срок. Это не живот, вот видишь. – Она распахивает халат и кладет мою руку на бугристый шар, разделенный надвое темной пигментной полосой.
– Шевелится? – спрашиваю я, так как ничего не почувствовал.
– Нет, может, это вообще цирроз печени, от него тоже так раздувает.
Парашютиста, наверное, разбудил грохот. Это я допустил неосторожность. Он вышел из спальни в трусах и в куртке с надписью Teenager.
