И тут я обнаружила в своей правой руке босоножку…
Вылезать с босоножкой в руке из-под липы я никак не могла.
– Вы идите, – смущенно попросила я, – а я сейчас… Мне кое-что поправить надо.
– Понимаю.
Званцев решительно шагнул из-под липы.
Я, застегнув босоножку, поспешила за ним, Некоторое время мы шли молча.
– А вам ничего не будет? – вдруг спросила я.
– Это как?
– Ну, вы же ушли…
– Ничего не будет. Это мое дело.
– Но все-таки оставить пост…
– Да не переживайте вы из-за меня. Если хотите знать, на этот пост я сам себя поставил.
– А разве это возможно? – очухавшись, спросила я.
– Возможно. Во всяком случае, я попробую вам объяснить, каким образом это возможно.
Уже не первый раз я слышала из его уст отвратительно гладкую фразу. И я твердо решила – если это повторится, сделать Званцеву втык. Нельзя так говорить с людьми – во всяком случае, с живыми людьми, покойникам, может, такой синтаксис и нравится, есть в нем что-то неживое…
– Сейчас в музее очень интересная выставка – слыхали?
– Кожаная пластика, что ли? Мы завтра собирались пойти.
– Представляете, что это такое?
– Это когда из кожи изготавливают не кошельки и подошвы, а сундуки, вазы, рожи и ножи с вилками.
– Ну, предположим. Так вот, на этой выставке есть работы одного интересного мастера…
– Ножи с вилками? Или другая посуда? Как подумаю, на что эти интересные мастера переводят кожу…
– Да нет же, это нормальный мастер! Он делает замечательные переплеты. Без всяких выкрутасов, честное слово! От старинных не отличить.
– А вы откуда знаете?
– От специалистов. Его приглашали в разные библиотеки восстанавливать переплеты шестнадцатого века. А с книгами еще такая ерунда случается. Бывает, что страницы на каком-нибудь чердаке сохранились, а переплета нет – использовали на что-то в позапрошлом веке. Вот он такие переплеты и делает. Все как положено, и с рисунком, и с орнаментом, и с золотом.
– Значит, действительно мастер.
– Я же говорю. И вот несколько лет назад сделал он переплет для одной рукописи. Рукопись принадлежит его другу, коллекционеру. Датируется она первой половиной шестнадцатого века, – Званцев говорил, как будто на совещании докладывал, – но фактически это – переписанное сочинение алхимика тринадцатого века Герберта Аврилакского. Философский камень и прочие дела. По этому алхимику все библиотеки мира и частные коллекционеры плачут. А он примерно в конце семнадцатого века угодил в Латвию. А теперь вот попал в прекрасный переплет, участвует в выставках кожаной пластики. С разрешения коллекционера, конечно.
