– Ничего подобного. Вижу как сейчас: ты стоишь и машешь мне рукой. Это было двадцать восьмого июля – летом минет двадцать два года.
– Должно быть, ты прав. Ты из тех, кто знает прошлое.
– Очень трудно знать истину о прошлом, Остин. Но, поверь, то лето сохранилось в моей памяти как живое.
Произнося это, я не сумел сдержать волнение. Зубы выбили дробь о поднесенный ко рту стакан. Внезапно я испугался, что Остин назовет одно из двух имен, которые нам с ним упоминать не следовало. Стараясь унять дрожь в руке, я опустил стакан.
– Не будем спорить. Не важно.– Он улыбнулся и добавил: – А теперь о будущем. Ты можешь остаться до воскресенья?
– С удовольствием. Но придется утром выехать пораньше: племянница ждет меня в рождественский сочельник к полудню.
– А где она живет?
– В Эксетере – я упоминал в письме.
– А, ну да. Договорились. Мы будем проводить вместе вечера, а днем, боюсь, мне придется работать.
– Я и сам буду занят большую часть дня.
– Да, ты писал. Надеюсь, проклятый холод и туман не очень тебе помешают.
Я улыбнулся. Странно сказать, но у Остина всегда была склонность к проказам. Всего несколько дней назад я обратился к нему в письме с вопросом, удобно ли будет, если я нарушу нашу договоренность и приеду, не предупредив его заранее. Он ответил, что будет очень рад. А перенес я свой приезд на более раннее время вот почему. Получив от Остина приглашение, я вспомнил, что в библиотеке колледжа хранятся не внесенные в каталог бумаги, которые принадлежали некоему Пеппердайну, антикварию (он посетил город вскоре после Реставрации). Просматривая их, я наткнулся на письмо, которое – как я объяснил Остину – сулило разрешение многолетнего ученого спора, связанного с моим любимым периодом – царствованием короля Альфреда: нужно было только разыскать в библиотеке настоятеля и капитула некий документ. Я загорелся и поменял свои планы: задумал навестить Остина по пути к племяннице, а не в новом году, когда буду возвращаться.
– Я думал, – продолжал он, – после долгой дороги тебе захочется провести вечер дома, а я приготовлю ужин.
– Как в старые добрые времена! – воскликнул я.– Помнишь? Когда мы жили на Сидни-стрит, мы по очереди жарили на рашпере отбивные?
Нахлынули воспоминания, и у меня на глаза навернулись слезы.
Остин кивнул.
– Помнишь твои « отбивные святого Лаврентия », как ты их называл? Зажаренные до хруста, как бедный святой? Эти трапезы ты называл «аутодафе», ибо, по твоим словам, от едоков требовалось больше веры, чем от несчастных жертв инквизиции.
