Профессия у папаньки была толковая – щипач. Он отирался в общественном транспорте и ни разу не возвращался домой без чужого кошелька. Но при таком ремесле нельзя пить. А мой предок, удрученный неудачной семейной жизнью, стал прикладываться к горлышку все чаще. И в конце концов попался на горячем и угодил на зону. Я осталась с его боевой подругой Фроськой.
Честно говоря, после того, как его посадили, нам с Фроськой стало только лучше, потому что папашка нажирался каждый день, как, как… Достойного сравнения я подобрать не могу. Ни один представитель животного мира не способен нажраться до такой степени.
Моя приемная мамаша Фроська вздохнула с облегчением, когда он загремел за решетку, и я уж обрадовалась, что она исчезнет с горизонта. Но во Фроське проснулось что-то вроде чувства ответственности. Пьяная она была грозна и ужасна, трезвая – покупала мне карамельки и пряники. То есть, как умела – так и воспитывала. Интересно было то, что Фроська презирала бюрократию, и в результате я не получила вовремя паспорт, потом осталась без прописки, это коренная-то москвичка! Я понятия не имела, какие такие документы должны быть у законопослушного гражданина.
Если бы не дядя Ваня и тетя Марфуня, родители Лягусика, которые взяли меня к себе, я бы стала непонятно чем. Ведь лет примерно с двух я была предоставлена самой себе. Никто не кормил меня завтраком, обедом и ужином, зато моим было все, оставшееся после ежедневного бурного застолья. Никто не заставлял меня мыть руки, тем более ноги, и родителям Лягусика пришлось спервоначалу платить мне за каждую помывку конфетами и шоколадками. Никто не пел мне песенки на ночь, если не считать папаньки.
Я вздохнула – это были те еще песенки… И, к некоторому удивлению благовоспитанной Агнессы Софокловны, затянула в меру гнусавым голосом, безуспешно пытаясь добавить в него хрипа и скрипа:
– Блатная бражка, люд фартовый,
Кого на лажу не купить,
Умейте фраера любого
За жабры иль хомут схватить,
Шмель, полный бабок, закосить,
И с ним во что бы то ни стало,
Устроив шухер, понт разбить,
В ментовке не кривя хлебало.
– Позвольте, деточка, это что за романс? – поинтересовалась старушка. – И уверены ли вы, что в вашем состоянии следует исполнять романсы?
Наверно, она была права. Но воспоминания детства не унимались. Таким образом подсознание спешило мне на помощь, хотя я еще этого не понимала и продолжала петь, уставившись в стенку прихожей, чуть ниже телефонной полочки.
