крутнул звонок с выпуклыми буквами «прошу крутить».
После длительных расспросов «кому да зачем» ему открыли, и он очутился в темной, заставленной шкафами, передней. В темноте кто-то дышал на Остапа, но ничего не говорил.
— Где здесь гражданин Коробейников? — спросил Бендер.
Дышащий человек взял Остапа за руку и ввел в освещенную висячей керосиновой лампой столовую. Остап видел перед собою маленького старичка-чистюлю с необыкновенно гибкой спиной. Не было сомнений в том, что старик этот — сам гражданин Коробейников. Остап без приглашения отодвинул стул и сел.
Старичок безбоязненно смотрел на самоуправца и молчал. Остап любезно начал разговор первым:
— Я к вам по делу. Вы служите в архиве Старкомхоза?
Спина старика пришла в движение и утвердительно выгнулась.
— А раньше служили в жилотделе?
— Я всюду служил, — сказал старик весело.
— Даже в канцелярии градоначальства?
При этом Остап грациозно улыбнулся. Спина старика долго извивалась и наконец остановилась в положении, свидетельствовавшем, что служба в градоначальстве — дело давнее и что все упомнить положительно невозможно.
— А позвольте все-таки узнать, чем обязан? — спросил хозяин, с интересом глядя на гостя.
— Позволю, — ответил гость. — Я Воробьянинова сын.
— Это какого же? Предводителя?
— Его.
— А он что, жив?
— Умер, гражданин Коробейников. Почил.
— Да, — без особой грусти сказал старик, — печальное событие. Но ведь, кажется, у него детей не было?
— Не было, — любезно подтвердил Остап.
— Как же?..
— Ничего. Я от морганатического брака.
— Не Елены ли Станиславовны будете сынок?
— Да. Именно.
— А она в каком здоровье?
— Маман давно в могиле.
— Так, так, ах, как грустно.
И долго еще старик глядел со слезами сочувствия на Остапа, хотя не далее как сегодня видел Елену Станиславовну на базаре, в мясном ряду.
— Все умирают, — сказал он, — вот и бабушка моя тоже… зажилась. А… все-таки разрешите узнать, по какому делу, уважаемый, вот имени вашего не знаю…
— Вольдемар, — быстро сообщил Остап.
— … Владимир Ипполитович? Очень хорошо. Так. Я вас слушаю, Владимир Ипполитович.
Старичок присел к столу, покрытому клеенкой в узорах, и заглянул в самые глаза Остапа.
Остап в отборных словах выразил свою грусть по родителям. Он очень сожалеет, что вторгся так поздно в жилище глубокоуважаемого архивариуса и причинил ему беспокойство своим визитом, но надеется, что глубокоуважаемый архивариус простит его, когда узнает, какое чувство толкнуло его на это.
— Я хотел бы, — с невыразимой сыновней любовью закончил Остап, — найти что-нибудь из мебели папаши, чтобы сохранить о нем память. Не знаете ли вы, кому передана мебель из папашиного дома?
