— Я распознала, старче, — повторила Мария. — Сегодня вечером, когда я сидела за пряжей, мне снова вспомнилась молния, и я впервые почувствовала, как гром внутри меня успокаивается, и из-за грома послышался чистый, безмятежный голос — голос Божий: «Радуйся, Мария!»
Раввин рухнул на скамью, сжал виски ладонями и погрузился в раздумья. Прошло довольно много времени, прежде чем он поднял голову.
— И ничего больше, Мария? Постарайся лучше разобрать свой внутренний голос: от того, что нарекут твои уста, может зависеть судьба Израиля.
Слова раввина повергли Марию в ужас. Мысли ее вновь обратились к грому, грудь содрогалась.
— Нет, — прошептала она наконец в изнеможении. — Нет, старче… Он сказал не только это, он сказал еще много другого, но я не могу, пытаюсь изо всех сил, но не могу разобрать больше ничего.
Раввин опустил руку на голову женщины с большими прекрасными глазами.
— Постись и молись, Мария, — сказал он. — Не отвлекайся мыслями о суетном. Что ты видишь — сияние венца, блеск молнии, свет? Я не в силах разобрать этого, потому что лицо твое меняется. Постись, молись и ты услышишь… «Радуйся, Мария!» Ласково начинается слово Божье. Попытайся разобрать, что было дальше.
Стараясь скрыть волнение, Мария подошла к полке с посудой, сняла висевшую там медную кружку, наполнила ее свежей водой, взяла горсть фиников и с поклоном поднесла угощение старцу.
— Благодарю, я не голоден и не хочу пить, — сказал тот. — Присядь. Мне нужно поговорить с тобой.
Мария взяла низенькую скамеечку, села у ног раввина и, склонив голову, приготовилась слушать.
Старец перебирал в уме слова. Высказать то, что он желал, было трудно. Надежда была столь призрачной и неуловимой, что он был не в силах найти слова столь же призрачные и неуловимые, чтобы не перегрузить и не превратить в действительность. Ему не хотелось пугать мать.
— Мария, — сказал наконец раввин. — Здесь, в этом доме, словно лев во пустыне, рыщет тайна… Ты не такая, как другие женщины, Мария, разве ты сама не чувствуешь этого?
— Нет, я не чувствую этого, старче, — пробормотала Мария. — Я такая же, как все женщины. Мне нравятся все женские заботы и радости: я люблю стирать, стряпать ходить за водой к ручью, болтать с соседками, а по вечерам сидеть на пороге дома и смотреть на прохожих. И сердце мое, как и сердца всех женщин, старче, полно страдания.
— Ты не такая, как другие женщины, Мария, — торжественно повторил раввин и поднял руку, не допуская никаких возражений. — А сын твой…
