Элегии и малые поэмы | страница 48



        Перед глухими зачем раздавалось бы Фемия пенье?

        Разве Фамира-слепца живопись может пленить?[52]

        Сколько заране себе обещал я утех потаенно,

        Сколько различных забав мне рисовала мечта!

65   А между тем лежало мое полумертвое тело,

        На посрамление мне, розы вчерашней дряблей.

        Ныне же снова я бодр и здоров, не ко времени крепок,

        Снова на службу я рвусь, снопа я требую дол.

        Что же постыдно тогда я поник, наихудший из смертных

70   В деле любви? Почему сам был собой посрамлен?

        Вооруженный Амур, ты сделал меня безоружным,

        Ты же подвел и ее, — весь я сгорел со стыда!

        А ведь подруга моя и руки ко мне простирала,

        И поощряла любовь лаской искусной сама…

75   Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусством

        И что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь,

        Молвила: «Ты надо мной издеваешься? Против желанья

        Кто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель?

        Иль тут пронзенная шерсть виновата колдуньи ээйской,

80   Или же ты изнурен, видно, любовью с другой…»

        Миг — и, с постели скользнув в распоясанной легкой рубашке,

        Не постеснялась скорей прочь убежать босиком.

        А чтоб служанки прознать не могли про ее неудачу,

        Скрыть свой желая позор, дать приказала воды.

VIII

        Кто почитает еще благородные ныне искусства?

        Ценными кто назовет нежные ныне стихи?

        В прежнее время талант — и золота был драгоценней;

        Нынче невеждой слывешь, если безденежен ты.

5     Книжки мои по душе пришлись владычице сердца:

        Вход моим книжкам открыт, сам же я к милой не вхож.

        Хоть расхвалила меня, для хваленого дверь на запоре, —

        Вот и слоняюсь — позор! — вместе с талантом своим!

        Всадник богатый, на днях по службе достигнувший ценза,[53]

10   Кровью напившийся зверь, ею теперь предпочтен.

        Жизнь моя! Как же его в руках ты сжимаешь прекрасных?

        Как ты сама, моя жизнь, терпишь объятья его?

        Знай, что его голова к военному шлему привычна,

        Знай, — опоясывал меч стан его, льнущий к тебе;

15   Левой рукой с золотым, лишь недавно заслуженным перстнем[54]

        Щит он держал; прикоснись к правой: она же в крови!

        В силах притронуться ты к руке, умертвившей кого-то?

        Горе! Ведь прежде была сердцем чувствительна ты!

        Только на шрамы взгляни, на знаки бывалых сражений, —

20   Добыл он телом одним все, что имеет теперь.