Серёжка теперь часто приходил к нам домой. Днем. По ночам стали мы летать гораздо реже. Видимо, утомились, хотя и не признавались в этом друг другу. Зато мы в эти дни уходили на любимые места: на заброшенную заводскую территорию, в переулки неподалеку от Потаповского рынка и на берег заболоченного Мельничного пруда.
Иногда одни, иногда с Сойкой.
Сойкина бабушка получила добавку к пенсии и расщедрилась: купила внучке костюм «чунга-чанга». Майка и штаны – все в картинках с пальмами, обезьянами, туземными лодками и крокодилами. Сойка зачем-то коротко остригла волосы (сама!) и теперь была похожа на белобрысого тощего пацана. В платьице с рисунком из листьев и с длинными волосами она мне нравилась гораздо больше, но я ничего не сказал.
Сойка полюбила бродить с нами по заводским пустырям. К концу лета сорняки разрослись там, как лес. Даже лебеда вымахала по пояс. У нее были крупные листья с серебристой изнанкой. Эта изнанка оставляла на загорелых ногах алюминиевую пыльцу. А с лицевой стороны листья лебеды начинали краснеть.
Сойка сказала однажды:
– Смотрите, лебединые листья уже как осенью.
Во мне будто отдалось: «Лебединые листья… лебединая песня лета…» Но пока было еще очень тепло. Август стоял тихий, безоблачный. Покой лежал на Безлюдных пространствах. Они чего-то терпеливо ждали, но знали: это случится не скоро.
– Мама и папа обещали осенью забрать меня к себе, – шепотом сообщила Сойка. – А теперь пишут, что денег нет на билеты…
Я подумал, что это, может быть, и хорошо. Грустно было бы расставаться с Сойкой. Серёжка тут же глянул на меня. В его глазах читалось: «Тебе-то грустно, а ей здесь каково? Ты подумал?»
Ох, я по-прежнему был эгоист.
…Однажды мы оказались на заводской территории без Сойки, вдвоем. Бродили, болтали обо всем понемногу.
Серёжка вдруг сказал:
– Видишь, я был прав.
– Ты о чем это?
– Когда говорил, что будем встречаться реже…
– Неправда!
– Но ведь так получается. Ночью уже почти не летаем…
– Мы будем! Опять!
– Но уже не так часто. И мы тут не виноваты. Просто нельзя все время жить одними и теми же радостями.
Так по-взрослому у него получилось: «одними и теми же радостями».
И снова пришла ко мне тоска. Как тогда, в больнице. Но уже не такая беспомощная.
– Если тебе надоело… если хочешь уйти, так и скажи.
– Да не хочу я. Но понимаешь, появляются другие дела. Может, еще кого-то надо будет спасть. И мне, и тебе. Не только друг друга…
«Не вертись, не придумывай, – хотел ответить я. – Осточертел я тебе, вот и все…» Но только выдавил:
