– Они были на Сидеро. Я надеялся, что ему хватит честности вернуть их. Но спасибо ему и на том, что он не убил меня.
Гунни покачала головой, мотнув ею вправо и влево на куче тряпья – ее пухлая румяная щечка нечаянно коснулась моей.
– Не убил бы. Он иногда бывает крут, но я никогда не слышала, чтобы он кого-нибудь убил.
– Думаю, он избил меня, когда я был без сознания. Не мог же я повредить челюсть при падении. Я был внутри его, разве я тебе не говорил?
Она отодвинулась, чтобы посмотреть на меня.
– Правда? Ты это можешь?
– Да. Ему это не понравилось, но я думаю, что-то в его устройстве не давало ему выгнать меня, пока я был в сознании. Когда мы упали, он, наверно, раскрылся и вынул меня уцелевшей рукой. Повезло еще, что он не сломал мне обе ноги. А когда вынул меня, то, должно быть, пристукнул хорошенько. Я убью его за это, когда мы встретимся в следующий раз.
– Он всего лишь машина, – мягко произнесла Гунни, скользнув рукой под мою рваную рубашку.
– Вот уж не ожидал, что ты это знаешь, – сказал я. – Я думал, ты считаешь его человеком.
– Мой отец был рыбаком, и я выросла среди лодок. Лодке дают имя и рисуют глаза, и часто она ведет себя как живая и даже рассказывает тебе разные истории. Но она не живая на самом деле. Рыбаки иногда кажутся странными людьми, но мой отец говорил, что так всегда можно узнать настоящего сумасшедшего: если ему не нравится его лодка, он утопит ее, а не продаст. У лодки есть норов, но этого мало, чтобы стать человеком.
– А что сказал твой отец, когда ты завербовалась на этот корабль? – спросил я.
– Он утонул еще раньше. Все рыбаки когда-нибудь тонут. Это доконало мою мать. Я возвращаюсь на Урс очень часто, но еще не попадала так, чтобы они были живы.
– Кто был Автархом во время твоего детства, Гунни?
– Не знаю, – ответила она. – Мы о таких вещах не думали.
Она немного поплакала. Я постарался утешить ее, и от этого мы как-то очень быстро и естественно перешли к любовным играм; но ожог покрывал большую часть ее груди и живота, и воспоминание о Валерии тоже стояло между нами, как я ни ласкал ее, а она – меня.
Под конец она спросила:
– Тебе не было больно?
– Нет, – ответил я. – Мне только жаль, что я сделал тебе так больно.
– Ты – нисколько.
– Сделал, сделал, Гунни. Это я подпалил тебя в коридоре возле моей каюты, и мы оба это знаем.
Ее рука метнулась к оружию, но кинжал она сняла, когда раздевалась. Он лежал под ее одеждой, и достать его она никак не могла.
