Человеческому же свидетелю доверия нет. Человек говорит, и, стало быть, имеет шанс на уклонение, на дефлексии, на клинамен, на ложь. Не лжет только один свидетель – тот, кто молчит, кто может хранить молчание подобно мальчику-аутисту свидетелю преступления.
[28] Вопрос ложного обхода, точнее лжи как основополагающего кода истины обретает фундаментальное значение в психоанализе, и фундаментальность эта приводит к снятию значения, поскольку речь пациента оказывается и тотальной ложью, и тотальной истиной одновременно. Если в криминалистике на субъективные показания надежды мало и идет сбор достоверной информации – материальных следов, то каждое высказывание пациента – это след его желания, след, ведущий к истине.
[29] След никогда не может стать «немым» свидетелем в полном смысле слова. Он именно говорящий свидетель. За след говорит выслеживающий его следопыт-следователь.
По следу устанавливается объект, устанавливается путем его идентификации, в ходе которой «подлежащий установлению объект, свойства которого отображены в следе, сравнивается (практически сравнивается отображение объекта в следе) с объектом, который по обстоятельствам дела мог оставить имеющиеся следы».[30] Идентификации создают психокрипты, следы экскоммуникативных актов. В криминалистике идентификационные следы могут быть представлены,[31] во-первых, признаками внешнего строения (следами ног или транспортных средств, например); во-вторых, признаками состава и структуры объектов (например, следами крови или краски); в-третьих, признаками функциональных навыков и двигательных привычек (например, особенностями почерка или устной речи).
В психоанализе «изначально» особое значение получают другого рода следы, следы мнесические, о чем свидетельствует одна из наиболее важных, из появившихся на заре психоанализа, формул – «истерики страдают, главным образом, от воспоминаний». Память, как можно было увидеть, не очень-то надежное свидетельство. Впрочем, порой значимыми оказываются и идентификационные признаки из «третьей группы»: так свидетельством в пользу египетского происхождения Моисея становится его косноязычие, тот факт, что у него – трудности с языком [Moses soll «schwer Sprache» gewesen sein].[32]
Событие преступления – преодоление одного закона другим. Устанавливается новый закон, новый порядок. Преступление закона «не убий» это и установление своего индивидуального закона. Нет, даже не индивидуального закона, но Высшего Закона, Закона Судьбы. Преступник кажется себе всемогущим. Он убивает, потому что может. Им движет рука Всевышнего. Его направляет голос Небес Психического Автоматизма. Не себя ради он его совершает, но ради Другого.
