– Такой человек, как вы, должно быть… прошел через это.
Трудно сказать, был это вопрос или утверждение. Возможно, размышляла доктор Ердели, то, что произошло с Марией в Кикибери, – только частный случай.
Быть может, целые общины могут пасть жертвами такой потери памяти? Отчего не предположить, что Мария и в самом деле жила когда-то в этом городке, но коллективная память его жителей отторгла ее, как мы отторгаем неприятные запахи? Возможно, продолжала она, такие, как Мария, страдают некой недостаточностью, метафизическим дефицитом, который и вызывает у окружающих такого рода амнезию. Возможно, феномен этот широко распространен, но все его проявления остаются совершенно незамеченными из-за нашей склонности доверять коллективной памяти больше, чем индивидуальной. И не может ли статься, что не только города, но целые страны и даже цивилизации подвержены этому явлению?
Излагая свои предположения, доктор Ердели, как всегда, обильно жестикулировала, и я не мог не заметить этих маленьких синих цифр над ее запястьем. Она сказала, что вскоре обратится со своей теорией к международному конгрессу и сейчас готовит к тестированию некие модели.
Я снова собрался задать вопрос: «А не лучше ли в таких случаях, как с Марией, просто отпускать человека в мир, чтобы он сам с нуля начал новую жизнь, а не забивать ему голову своими изобретениями»?
Но не задал. Наверняка у нее наготове имелся компетентный и уверенный ответ. Что-нибудь вроде: «Это было бы неразумно. Нет ничего более опасного для цивилизации, чем те, кому не хватает воспоминаний».
И что я на это сказал бы?
Сверля меня взглядом, она спросила, не хочу ли я познакомиться с ее самым удивительным студентом, одним из «директорских любимчиков». Я ответил, что буду счастлив.
Мы прошли к тому зданию, что ближе к берегу, и поднялись по продуваемой ветром лестнице на второй этаж. Она подвела меня к одной из комнат, выходящих окнами на восток, на верхушки пальм. Мы слышали глухой шум прибоя в лагуне. Доктор Ердели постучала и открыла дверь.
– Добрый день, Гарри, – произнесла она жизнерадостно. И мы вошли.
Он сидел на стуле в пижаме – прямой худощавый брюнет с бородой и глубокими тенями вокруг испуганных глаз, непрерывно изучавших комнату. Стоял запах, кажется, застоявшегося пота, от которого не спасало даже настежь открытое окно. Мужчина вроде бы не обратил на нас внимания, но время от времени чуть шевелил головой, чтобы заглянуть нам за спину, словно мы закрывали ему обзор.
