– Может, поучите ее, сэнсэй? Вдруг вам понравится?
– Просто рисуйте, как бог на душу положит.
Щеки девушки вспыхнули, и она опустила глаза.
У меня не было учителей, и сам я никого не учил. Как-то само собой пошло. Хотя, конечно, очень многие художники учились в каком-нибудь заведении.
– Что рисуете?
Девушка снова опустила глаза.
– Цветы, пейзажи.
– У сэнсэя такие картины, что с ходу-то и не поймешь. Когда прихожу к нему прибираться, мне всегда это в голову приходит.
– Просто у меня нет таланта.
– У вас столько таланта, что мне и не понять. Сэнсэй, она здесь до понедельника пробудет. Может, просто поболтаете с ней?
С женой смотрителя было легко найти общий язык: веселый нрав, наверно, был ее лучшим качеством. Мне нравились такие типажи. Да и вообще я любил общаться.
– Вы ведь, сэнсэй, только у себя и работаете. На природу не выходите.
– Так что я не только посредственен, но и ленив. Жена смотрителя рассмеялась, сотрясаясь массивным телом. Ее тут же подозвали с соседнего столика, где устроилась компания из четырех человек.
Теперь, оставшись со мной наедине, девушка, судя по всему, еще больше смутилась.
У меня было чувство, что в таких случаях что-то говорят.
– Тяжело, наверно, рисовать на улице. Морозно. Высота нешуточная, мы же на высоте – около тысячи трехсот метров над уровнем моря. В хорошую погоду еще ничего, но только набегут облака – и среди бела дня наступает такая стужа.
– Да я не против. Я себе пуховую куртку купила. Надеваю толстый свитер, перчатки.
– Основательно подготовились.
– Хотела снять номер в гостинице, но дядюшка посоветовал сюда податься – здесь, говорит, дешево и чисто. Я больше трех дней все равно не пробуду. Ну, в лучшем случае четыре. Если б могла, дней десять здесь провела бы.
Типичная женщина: стоило ей разговориться, и пошла трещать без умолку. Жена смотрителя принесла нам тушеной свинины. Девушка тут же умяла всю порцию.
– Люблю я краски осени. Они похожи на краски сердца. У сердца, наверное, такие же цвета.
Ей бы понравился поздний Утрилло. Иными словами, вкусы среднего японца.
– Я три года прожила в Европе. Папа – дипломат. Там и влюбилась в осень.
– Да, европейская осень… Однозначно поклонница Утрилло.
Я жевал мясо и слушал, как она рассказывает. Когда я жил в Нью-Йорке, то несколько раз ездил в Париж. Однажды осенью, но особой любовью или ненавистью к нему не проникся.
Мы поднялись, собираясь уходить, и девушка представилась: Акико Цукада. Сказала, что ей восемнадцать, девятнадцатый пошел. Когда я назвал ей свое имя, она опустила голову и вышла из столовой.
