Он выдерживает паузу. В комнате тишина. Румяная стенографистка, используя секундную передышку, стремительно чинит карандаш тем же привычным жестом, каким наверняка еще совсем недавно чистила на кухне морковь.
– У Филиппа Захаровича достаточно своих ошибок, – обращаясь в сторону Карабута, продолжает Релих. – Поэтому я ни в коей мере не намерен навязывать ему еще и мои. Такой безусловно грубейшей ошибкой с моей стороны являлось назначение Грамберга. Я должен признать, товарищ Карабут возражал против этого назначения. К сожалению, я настоял на своем. Ошибку свою я заметил слишком поздно. Что касается товарища Карабута, то ошибка его состоит в том, что он безоговорочно доверился сомнительным людям, отдал в их руки газету. Доверчивость – плохое качество партийного руководителя. У Карабута этот недостаток усугубляет его преувеличенная самоуверенность, убеждение в собственной безгрешности. Карабут не хочет осознать свою ошибку. Вы знаете, что Гаранин исключен из партии не только решением бюро райкома, но и решением всей нашей заводской партийной организации. Казалось бы, Карабуту после такого урока элементарной политической бдительности не оставалось ничего, как сокрушенно признать свою вину и искупить ее на деле. Нет, Карабут после приезда экстренно созывает бюро райкома только затем, чтобы сообщить и зафиксировать в протоколе свое особое мнение: дескать, он, Карабут, считает решение бюро об исключении Гаранина в корне неправильным и лишенным всяких оснований.
– Не может быть!
– Товарищ Карабут сам это подтвердит. Он изложит нам здесь несомненно мотивы своего поведения. Он заявит, что для окончательного установления вины Гаранина у нас нет на руках достаточных юридических доказательств.
– Вы за меня не излагайте, я сам изложу!
Шорох.
– Я хочу вам только сказать, товарищ Карабут, что дартийный руководитель, который не умеет делать выводов на основании первого сигнала, – никакой не руководитель. Это шляпа, а не руководитель! Вот до чего доводит, Товарищ Карабут, упорствование в своих ошибках…
– Товарищ Релих, ваше время истекло.
– Я попрошу еще две минуты.
– Давайте. Только, пожалуйста, покороче.
– Я уже кончаю. Я уверен, что бюро поможет товарищу Карабуту осознать до конца тяжесть его ошибок и честно, по-большевистски, признаться в этом перед организацией. И тогда, я думаю, мы сможем ограничиться мерами взыскания значительно более мягкими, чем те, которые предлагал здесь товарищ Сварзин… Два слова о Филиферове. Мера взыскания, предлагаемая Сварзиным по отношению к Филиферову, мне кажется тоже чересчур крутой. Филиферов – честный рабочий парень, безусловно преданный партии. Вся его вина сводится, собственно, к одному: он недостаточно политически подкован, чтобы занимать пост второго секретаря районной организации. У себя в цехе товарищ Филиферов был прекрасным парторгом, и надо было его там оставить еще годик-другой; сначала подучить, а потом уже выдвигать на такую ответственную работу. Товарищ Карабут поспешил. Во имя красивого жеста он посалил своим заместителем неподготовленного человека, не помог ему, и человек на этой работе сорвался. Я предлагал бы вернуть товарища Филиферова парторгом в один из крупных цехов завода.
