– Еще царь Иван Васильевич отложился от Крыма после Угры! – возразил гневно Шах-Али улану. – Россия стала могущественней Крыма и в состоянии отомстить за все обиды, ей нанесенные!
– Не думаю так. И знаю, что она не пошлет нам помощи, если мы встанем на дорогу войны. Ей бы суметь устоять против Литвы, Польши, рыцарей-крестоносцев, Швеции. И чем больше будут неверные лить крови, воюя между собой, тем крепче на ногах будем стоять мы, правоверные. Не идти же и нам по пути кяфиров и лить кровь мусульман, ослабляя себя? Истинные мусульмане такого не допустят!
Это была уже явная угроза. Можно сказать, неприкрытая. Шах-Али понял, что если ширни и улан на стороне Сагиб-Гирея, остальные тоже с ними. Окончательно слетела с его глаз пелена, и увидел он перед собой пропасть. Сжалось тоскливо сердце, гордая голова его склонилась. Собравшись с духом, он произнес:
– Я уступаю трон Сагиб-Гирею. Подчиняюсь воле сильного. Я не желаю напрасной крови своих подданных. Я готов испить горькую чашу, лишь бы жил счастливо мой народ. Хотя я сомневаюсь, что так будет.
Отречение, достойное мудрости почтенного старца, но не юноши, едва начавшего жить. Многие из собравшихся в тронном зале оценили это по достоинству. И оценка эта в свое время сослужит ему добрую службу.
Шах-Али тут же велел седлать и вьючить коней, а главному евнуху собирать жен в дорогу. Не забыл и посла царя Василия Ивановича и воеводу московского, отправил к ним вестового, чтобы те спешно покинули город, забрав с собой купцов. Увы, ни одно из этих распоряжений Шаха-Али выполнено не было. Вестового не выпустили из дворца, а когда он сам собрался с женами своими покинуть город, ципцан не позволил ему выехать даже за пределы дворца.
– Сагиб-Гирей сам проводит тебя, – и пошленько ухмыльнувшись, добавил. – Жен твоих он вдруг пожелает оставить себе?
– Но мы вольны поступать так, как считаем нужным! Мы – не пленники Сагиб-Гирея. Мы добровольно отдали трон!
– Ошибаешься. Ты – отступник. Ты – лизоблюд раба Мухаммед-Гирея, который возомнил себя могущественным царем и скоро поплатится за это, как поплатился ты. Сагиб-Гирей прощает тебя, но он может передумать. Жизнь сохранит, но не отпустит. А то и казнит, чтобы устрашить тех, кто не идет прямым путем, начертанным Аллахом.
– О, коварный! Высунул свое змеиное жало! Зачем же мы поверили обещанию лживого!
Он возмущался искренне, но в то же время понимал, что иного выхода у него нет и быть не может. Ничто не готово к обороне Казани, кто еще из гвардейцев верен ему, он не знает. Со всех сторон окружен предателями. Его обманули не сейчас, посол крымского хана давно обложил его своими людьми. Давно. Он же, Шах-Али, удалял от себя верных людей, веря лживым наветам, а продавшихся льстецов приближал, награждая их щедро, доверяя им безмерно и безоглядно. Теперь-то что: казнись – не казнись, остается одно – ждать. Целый мучительный день. Досадуя на то, что даже воеводу московского он не смог и не сможет предупредить. «Возможно, кто-либо из верных мне людей на собственный риск даст им знать. Или сами они почувствуют неладное…»
