А стажер, глядя на все это, начинает чувствовать, что огромное, залитое солнцем смертное ложе палубы покачивается уже где-то внутри его самого, и внезапно обнаруживает, что силы его исчерпаны. В конце концов он идет к военному врачу с так называемыми «симптомами изменения». За ночь у него развивается ухудшение зрения, или онемение в руках и ногах, или такой жестокий синусит, что он не может переносить изменение высоты. На определенном уровне эти симптомы действительно существуют. Курсант на самом деле плохо видит, или пальцы его не слушаются, а боль невозможно переносить. Но на уровне подсознания он понимает, что это лишь отговорки и мольба о помощи. Он не выказывает ни малейшего опасения (и врач это замечает), что это состояние станет постоянным и сможет влиять на его жизнь за пределами действия нужной вещи.
Те, кто остался и получил право дежурить на авианосце, и еще в большей степени те, кто позже получил право на ночные дежурства, начинали чувствовать себя кем-то вроде воинов Гидеона. Столько человек осталось позади! Теперь перед юными воинами представало зрелище одновременно приятное и неприличное. Они могли как следует рассмотреть сокрушенных и павших духом отверженных, тех, кто отсеялся. Они могли понаблюдать за теми, у кого не было той самой нужной вещи.
Военные никогда не отличались чрезмерным милосердием. Вместо того чтобы отправить эти заблудшие души по домам, во флоте - как и в авиации, и в морской пехоте - их пытались использовать в какой-нибудь другой роли, например в качестве диспетчеров. Так что неудачник продолжал ходить на занятия вместе с остальными, хотя ему уже не суждено было даже прикоснуться к самолету. Он сидел в классе, глядя на листы бумаги сквозь катаракту полнейшего смирения, а другие поглядывали на него украдкой… на эту букашку, на неприкасаемого, на этого несчастного сукина сына. И какое же еще испытание он мог пройти? Оставалась лишь - не более и не менее - сама мужественность. Естественно, это слово никогда не произносилось. Но именно оно имелось в виду. Мужество, мужественность, мужская храбрость… В этом было что-то древнее, исконное, непреодолимое, хотя бы вы и думали, что живете в очень развитую и рациональную эпоху.
Возможно, потому, что на эту тему никогда не велись разговоры, она стала обрастать суеверными и даже мистическими оттенками. У мужчины это либо было, либо не было. Нельзя было обладать этим качеством в большей степени.
