Было шесть часов утра, спросонья он ничего не понял, но предложил встретиться в кафе возле своего дома у метро “Аэропорт”, чтобы еще раз услышать, чего мне надо и кто я такая есть. В девять часов я была в кафе и уже выпила три чашки кофе, как вошел мой “папик”, который растерянно вращал головой по сторонам, явно не узнавая меня. “Эй, я здесь”, - помахала я ему. “На всякий случай меня зовут Михаил Александрович, если в следующий раз надо будет ко мне обратиться”, - поправил он меня и присел за столик.
– Что у вас произошло, откуда я вас знаю, и о чем вы сегодня мне говорили посреди ночи?
– Совсем не посреди ночи, а с утра. Шесть часов - самое здоровое время для просыпания, вместе с природой, так сказать, - оборонялась я. - В общем, я согласна. Восемьдесят рублей сейчас, и вечером я ваша. Или я ваша прямо сейчас, но деньги вперед, а то обманете.
– А стулья когда? - невпопад ответил он. - Девушка, вы либо сумасшедшая, либо подставное лицо из детской комнаты милиции, на которую ловят извращенцев. С чего вы взяли, что я собираюсь с вами спать, тем более, что по вашей вине я уже с шести утра не сплю, да еще за такую странную сумму? Почему не за пятьдесят рублей или сто, я бы вам больше трешки, может, и вообще бы не дал, и то только для того, чтобы отстала и спать не мешала. Что это за бред в шесть утра? Вам нечем платить за кофе, я заплачу.
– Мне нужен билет в Ленинград и обратно на научную конференцию, посвященную юбилею выхода основного труда Канта, - гордо ответила я.
Дядька чуть со стула не свалился:
– Девушка хочет заработать сексом деньги, чтобы ехать на юбилей Канта, не занимавшегося сексом даже бесплатно. Оригинально! Вы в психушке не лечились? Чего дрожите? Значит, лечились. В следующий раз меня топориком по голове из-за идей Ницше порубите, знакомый сюжетец! Берите восемьдесят рублей, пока не раздумал, но после юбилея - не сочтите за труд, навестите пожилого одинокого литератора в его холостяцкой берлоге, надо будет с вами поподробнее побалакать. Занятный кадр подрастает!
Он отсчитал ровно восемьдесят рублей и удалился.
Я побежала через дорогу в кассы “Аэровокзала”, купила по студенческой скидке льготный билет и помчалась в аэропорт. В те славные времена пассажиров сажали не согласно купленным местам, а как попало. Рядом с моим объектом уже кто-то сидел, я сунула бортпроводнице пять рублей, и этого кого-то пересадили в другое место. Я радостно плюхнулась на коррумпированное кресло и сделала удивленное лицо: “Николай Николаевич! А вы что - тоже летите на конференцию?” Он уставился на меня, соображая, кто я такая, и просто ответил: “Да, тоже лечу”. Я всю дорогу что-то плела ему про театр, про фестиваль молодых талантов, про дружбу с подпольными философами, а под конец ляпнула фразу, услышанную как-то в котельной и имевшую там большой успех: “А вы Шестова читали? Ну, и как?” - “Да, читал, - с удивлением ответил он, поскольку в то время такого рода философы все еще были под советским запретом и их труды не печатали, можно было достать или в спецхране библиотек, или у коллекционеров старинных изданий. Бердяев, Шестов, Флоренский и Франк распространялись в самиздате с не меньшим успехом, что и Солженицын. - Но я больше специалист по западной философии, еще точнее - немецкой классической и современной, а в последнее время после защиты своей диссертации по Хайдеггеру меня вообще неожиданно на структурализм потянуло, как беременную на солененькое, такой, знаете, кульбит своим мозгам устроил. И ведь понимаю, что это просто какой-то гормональный выверт, но ничего с собой поделать не могу, так и до деконструктивизма докатиться недолго. Искания же наших философов начала века связаны больше с этическими и социальными идеями, с поиском своего пути к православному Богу или с ролью России в этом всемирном бардаке под названием история, мне же интереснее игра ума, так сказать, вышивание бисером. Хотя из всех русских именно Шестов ближе всего мне подходит, его тоже все эти „особые пути России“ не интересовали, равно как и православная философия в силу особенности его национальности ему были до лампочки. А вот интерес к Кьеркегору или, скажем, Ницше нас с ним мог бы и сблизить. А почему вас Иегуда Лейб Шварцман, он же Лев Исаакович Шестов, вдруг заинтересовал?”
