Обстановка первых двух дней революціи (она будет обрисована в послѣдующих главах), обнаруживавшая несомнѣнную организаціонную слабость центров[14], которые вынуждены были пасовать перед стихіей, отнюдь не могла еще внушить демократіи непоколебимую увѣренность в то, что "разгром был немыслим". Пѣшехонов вспоминал, что "на другой день послѣ революціи", при повышенном и ликующем настроеніи '"не только отдѣльных людей, но и большія группы вдруг охватывал пароксизм сомнѣній, тревоги и страха". О "страшном концѣ" говорил временами и Керенскій, как свидѣтельствует Суханов; пессимизм Скобелева отмѣчает Милюков, проводившій с ним на одном столѣ первую ночь в Таврическом дворцѣ, о своей паникѣ разсказывает сам Станкевич; Чхеидзе был в настроеніи, что "все пропало" и спасти может только "чудо!" — утверждает Шульгин. О том, что Чхеидзе был "страшно напуган" солдатским возстаніем, засвидѣтельствовал и Милюков. Завадскій разсказывает о сомнѣніях в благополучном исходѣ революціи, возникших у Горькаго, когда ему пришлось наблюдать "панику" в Таврическом дворцѣ 28-го, но еще большая неувѣренность у него была в побѣдѣ революціи за предѣлами Петербурга. Противорѣчія эти были жизненны и неизбѣжны.
О том необычайном "парадоксѣ февральской революціи", который открыл Троцкій и который заключался в том, что демократія, послѣ переворота обладавшая всей властью (ей вручена была эта власть "побѣдоносной массой народа"), "сознательно отказалась от власти и превратила 1 марта легенду о призваніи варягов в дѣйствительность XX вѣка", приходится говорить с очень большими оговорками. В сущности, этого парадокса не было, и поэтому естественно, что на совѣщаніи Исп. Ком., о котором идет рѣчь, никто, по воспоминанію Суханова, не заикался даже о совѣтском демократическом правительствѣ. Большевики в своей средѣ рѣшали этот вопрос, как утверждает Шляпников, но во внѣ не вступали в борьбу за свои принципы — только слегка "поговаривали", по выраженію Суханова[15]. Споры возникли около предположенія, высказаннаго "правой частью" совѣщанія, о необходимости коалиціоннаго правительства. Идея была выдвинута представителем "Бунда". Очевидно, большой настойчивости не проявляли и защитники коалиціи, тѣм болѣе, что самые видные и авторитетные ея сторонники (меньшевик Богданов и нар. соц. Пѣшехонов) в засѣданіи не присутствовали[16].
Совершенно ясно, что 1-го вообще никаких окончательных рѣшеній не было принято, несмотря на произведенное голосованіе. Это была как бы предварительная дискуссія. намѣчавшая лишь нѣкоторые пункты для переговоров с Вр. Ком. Гос. Думы и выяснявшая условія, при которых демократія могла бы поддержать власть, долженствовавшую создаться в результатѣ революціонной вспышки. Стеклов, как разсказывает Суханов, — записывал пункты по мѣрѣ развивавшихся преній. Они были впослѣдствіи на Совѣщаніи Совѣтов оглашены докладчиком по сохранившемуся черновику, который передан был затѣм в "Музей исторіи". Эти 9 пунктов, записанных на клочкѣ плохой писчей бумаги, были формулированы так:
