Сидя на полу, сжав колени ледяными руками, Вера ждала приговора. Сердце напряглось и дрожало, но лицо казалось спокойным и даже скучающим. В том, что Стасик - наивысший суд, она не сомневалась ни минуты.
Наконец он отложил последний альбом, насупился и с минуту разглядывал Веру так, как рассматривают со всех сторон вырезку, размышляя - что лучше из нее приготовить.
- Шутки в сторону, - наконец сказал он. - Дело плохо… - и заметив, как разом побелели скулы девочки: - Ничего не умеешь, ничего не знаешь, а времени осталось с гулькин нос, за полгода нужно подготовиться к училищу.
Вера перевела дыхание. Она ничего не поняла, но ясно было одно - ее помиловали, и жизнь продолжается. Главное же, произнесено слово из заоблачных сфер - широкое и сводчатое, как врата храма.
Она все еще не могла прийти в себя, чувствуя, как толчками бьется освобожденное сердце, а Стасик уже кричал откуда-то из кухни: - Где?! Что-нибудь! Есть что-нибудь в этом доме для натюрморта? - и что-то падало, звякало, стучала дверца буфета.
Наконец, после оголтелых поисков и тарарама, соорудили натюрморт: на табурете расстелили синюю Верину майку, установили горшок из-под засохшего цветка, два яблока и картофелину.
Стасик долго менял местами эти незамысловатые предметы, сопя и приговаривая: "А мы вас вот эдак… нет, балда, тебя мы вот сюда… а тебя во-о-от… сюда!" - Складывал ладонь трубочкой, смотрел в нее, отскакивая назад… Костыль поскрипывал и покряхтывал, как терпеливый и многострадальный старик.
Вера, приоткрыв рот, не отрываясь, смотрела на действия Стасика.
- Завтра воскресенье… вот с утра и начнем, - сказал он наконец.
- Сейчас! - пробовала возразить она… - Только набросаю… контуром.
- Запомни, несчастная: его величество дневной свет! - весело и строго крикнул Стасик. - Раз и на всю жизнь вбей себе это в башку - живописи противопоказано электрическое освещение! Оно искажает цвет. Только дневной божеский свет! - костыль взмыл и ткнулся резиновым наконечником в сторону темного окна, - и никакого кроме… Твое настроение будет зависеть от погоды, привыкай к этому. И еще, - он усмехнулся, - привыкай к одиночеству. Это надолго, на всю жизнь.
- Почему? - тихо удивилась Вера. Удивилась потому, что и раньше об этом догадывалась.
- Потому что, как всякий художник, ты будешь невыносима. Ты и так не сахар, а будет и хуже. Профессия эта не галантная, с годами вырабатывает тяжелый характер… думаешь и говоришь только о своей работе, а это скучно, - кому такая баба нужна, и кто тебя, такую, вытерпит? Это я обязан тебе сказать. Так что выбирай, еще не поздно.
