Сам Ярослав не захотел идти с сопровождением под хоругвью. Он призвал к себе десяток всадников – в их число включил игреца, Эйрика и ляха Богуслава – и подался глухими тропами и бездорожьем к Торческу, что стоит к югу от Киева на реке Рось, думая оттуда направиться в Корсунь, а после – лесостепным пограничьем пройти к Воиню, где и ждать караван.
Тиун ехал первым в десятке. И хотя всадники, им избранные, а особенно лях Богуслав, уже не одну подкову утеряли по дороге на Рось и не одного зверя здесь, охотясь, подстрелили, но им не был известен путь, по которому вел тиун. Смутен был этот путь. Временами даже боязно было следовать за Ярославом: то он внезапно бросал коня в глубокую темную лощину, то вел напрямик через жуткие топи, где каждый шаг мог оказаться последним, а то направлялся в черный лес, в самые непроглядные заросли, где только дикие кабаны, может, раз в году и продирались. В чистом же поле посылал коня в галоп.
Сумрачен и молчалив был Ярослав. Со стороны глянешь – будто и не подступиться к нему. Но Берест попробовал, спросил, почему они ушли от Днепра. И охотно разговорился Ярослав, объяснил все непонятное.
В городах Гургеве, Торческе, Корсуни, что стояли на берегах реки Рось, а также по всему течению реки Рось еще сам Великий князь Ярослав насильно селил пленников-ляхов, и беглых русских тут сажал, и всех остальных людей, ищущих у Киева помощи. Так начали здесь селиться и подвластные Руси союзные племена черных клобуков – свои поганые. Первыми среди них осели остатки могучего когда-то племени печенегов, разбитого старыми русскими князьями и пришедшими с востока половцами. Рядом с печенежскими землянками и шатрами ставили свои шатры торки-узы, ковуи, берендеи. Вместе они рыли рвы и насыпали вокруг селений земляные валы. Также приходили из степи изгои-половцы с кибитками и тоже селились. Разноплеменные, под вечной угрозой набегов степных орд, все здесь жили дружно. Христианин и язычник ладили друг с другом. Молились разным богам, стояли спиной один к одному, но едва только поднимался в степи шум, едва только слышался призывный половецкий клич, христианин и язычник становились тесно, плечом к плечу.
Киевские князья поступали хитро. Не хотели селить поганых близко возле себя – очень беспокойно, в любой день они могут сговориться между собой, подняться и ринуться на приступ. Тогда не успеешь и ворота закрыть. Поэтому садили князья союзников-иноверцев по пограничью, чтобы они от иноверцев же первыми принимали удар, чтобы сдерживали половецкий напор. Так спокойнее было князьям, так спокойнее было приграничным поселениям Руси. А самим черным клобукам было легче выжить, чувствуя у себя за спиной поддержку Киева, чувствуя уверенную руку соседнего Воиня. И лестно им было это. На степных половцев уже смотрели, как на низших, на презренных. Многие отказывались от летних перекочевок, селились основательно, в земляных жилищах, и под влиянием русских ходили в церковь. Поэтому, когда у черных клобуков спрашивали: «Кто вы?», они, не задумываясь, отвечали: «Мы – русская земля!» И подвергались они жестоким половецким нападениям: и избивали их, и пытали, и жгли. Тогда, бывало, они на время уходили к Киеву. Но всегда возвращались и возводили на пепелищах новые глинобитные стены, и ставили новые печи, и обносили становища еще более высокими земляными валами. Черные клобуки вместе с русскими князьями, что ни год, наносили половцам ответные удары – за себя, за русскую землю.
